Голиаф

— Это было оскорбление народа. Пощечина. Хотя дядя ваш был храбрым до конца. Уже стоя перед расстрельной командой, он пожелал, чтобы его кровь оказалась последней, пролитой во имя свободы. — Генерал поглядел на испачканную кровью тряпку в руках доктора Асуэлы. — К сожалению, это оказалось не так.

— Да, — печально вздохнул Алек. — Это было, кажется, полвека назад?

— Si. Но сколько еще крови пролилось с тех пор. Ну, да ладно. — Вилья бросил мешочек обратно Алеку и повернулся к Дэрин: — Держи свой секрет при себе, сестренка. И в следующий раз, когда будешь прыгать со своего корабля, смотри, будь осторожней.

— Да уж, как-нибудь постараюсь.

— И берегись молодых принцев. Первый человек, которого я пристрелил, был тоже богат, как принц, но я это сделал в защиту чести моей сестры. — Генерал Вилья снова рассмеялся. — Но вы же солдат, сеньорита Шарп, так что можете сами кому надо влепить пулю за себя, ведь так?

Дэрин пожала одним плечом:

— Да как-то приходило в голову, раз или два. Но извините меня, сэр, если вы терпеть не можете императоров, то где вы разжились теми германскими шагоходами?

— Оружием мы снабжаемся у кайзера, за деньги. — Генерал похлопал по маузеру у себя на боку. — Иногда он ссужает нам и технику, поэтому, когда в войну вступают янки, мы с ним дружим. Но ни в коем случае не кланяемся.

— А вообще, да, императоры фигуры никудышные. Правда? — Дэрин села прямее и протянула правую руку: — Спасибо вам за неразглашение.

— Можете считать, что ваш секрет как в сейфе, hermanita. — Генерал пожал ей руку и неторопливо встал. Внезапно взгляд его стал настороженным, а рука потянулась к маузеру. За брезентовой фалдой маячила смутная тень.

Вилья, подкравшись, резко ее отдернул. Ствол его пистолета уткнулся в небритую осклабленную физиономию Эдди Малоне.

— Дилан Шарп, Дэрин Шарп… Ну, конечно! И как я мог не догадываться. Ведь это объясняет многое. Просто очень многое. — Потерев ладони о бока, одну из них он шустро сунул Панчо Вилье: — Эдди Малоне, репортер «Нью-Йорк уорлд».

ГЛАВА 30

Порез на руке у Дэрин был, если разобраться, делом пустяковым: всего-то одиннадцать аккуратных стежков, которые немного чесались. А вот поврежденное колено грозило напоминать о себе еще долго.

В основном боль была простой, как если шваркнуться коленом об угол железной кровати. Но временами пульсировала и полыхала вся нога.

Это напоминало болезнь ее роста, когда ей было всего двенадцать, а она уже переросла половину мальчишек в Глазго. Но самое худшее наступало ночью, когда коленная чашечка зудела и звенела, как бутылка, полная пчел. Зудела она, видимо, из-за компресса доктора Баска — вот спасибо. Это было не горчичное семя со жмыхом — средство, к которому благоволили ее тетушки, — а какое-то мелкое и гнусное фабрикатное создание. Оно как прилипала присасывалось к коже, проникая своими усиками внутрь для исцеления порванных при ударе тканей и связок. Что за живые волокна использовались в том компрессе, хирург не сказал, но жила эта фабрикатная липучка на сахарной водице и ежедневной порции солнечного света — какое-то полурастение-полуживотное. Хотя кем бы или чем бы ни было это существо, всякое движение Дэрин его раздражало. Любой, даже небольшой вес на ногу карался часом сердитого жужжания пчел. Ходьба была кошмаром, а одевание сплошной пыткой, и, само собой, никого нельзя было попросить о помощи. Если бы не Алек, весь экипаж разгадал бы ее секрет в первый же день. Именно Алек уговорил генерала Вилью помалкивать и убедил офицеров, что ее, Дэрин, следует поместить в отдельную каюту, а не в судовой лазарет. Из-за этого Алеку самому приходилось таскать ей еду с камбуза. Именно он несколько раз на дню в полутьме желудочного отсека тащил ее на себе к гальюну и мужественно стоял рядом на страже, пока она туда ходила. И, наконец, только он составлял ей компанию, благодаря которой она не сходила, черт возьми, с ума. Так много для того лишь, чтобы ее несколько последних дней на «Левиафане» прошли в качестве полноправного члена команды, а не приблудной сумасбродки, упрятанной офицерами и экипажем куда подальше. Этот гнида Малоне ничего еще никому не выболтал, по крайней мере пока. После предательской выходки мистера Херста репортеров уже не подпускали ни к радио мистера Теслы, ни к курьерским птицам, а сам Малоне тревожился, как бы Адела Роджерс не перехватила его репортаж. Хотя Нью-Йорк был уже всего в двух днях пути. Два дня в униформе, а затем ее секрет откроется всему миру. Так что не укрыться от того факта, что это путешествие на борту «Левиафана» для нее, судя по всему, последнее.

Ощущение такое, будто ждешь казни — всякую секунду, тягучую и заточенную под острие, — но иногда ночами Дэрин была благодарна тем пчелам за то, что они невольно заставляют ее бодрствовать. По крайней мере, так на несколько часов дольше можно чувствовать вибрации корабля, слышать разноголосый шепот воздушного потока вокруг гондолы.