Голландия без вранья

И наконец, последнее. По-видимому, сторонники немедленного внедрения национальной идеи уверены, что с ее помощью можно радикально повысить пассионарность этноса. Это вряд ли, поскольку, если верить Гумилеву, причины внезапно возникающей пассионарности народов лежат далеко за пределами человеческого понимания. Лев Николаевич полагал, что собака зарыта в особых космических излучениях, время от времени осеняющих ту или иную нацию. Справедливости ради надо сказать, что ни один серьезный научный журнал статью с подобным тезисом вообще не принял бы к публикации. Но все же теория пассионарности разработчикам национальной идеи чем-то удобна. Чем именно — автор предоставляет читателю догадаться самому.

Но вернемся в Мадуродам.

В специально поставленной большой, хорошо изолированной палатке гастрольное представление — выставка китайской ледяной скульптуры. На входе посетителям выдают теплые красные куртки с иероглифами — мера совсем не лишняя, поскольку температура в «выставочном зале» примерно минус десять градусов. Скульптуры выполнены с редким мастерством и изяществом — люди, животные, драконы, вазы и цветы. Великолепная подсветка — но очень уж холодно. После пятнадцати — двадцати минут, несмотря на куртки и иероглифы, вылетаешь на божий свет совершенно задубевший.

Мы бродили по Мадуродаму часа три, поражаясь продуманности и искусству устроителей. Это ведь не только архитектурный музей — это и инженерный музей, и краеведческий. Достаточно поглядеть на деревенские дома в типичном голландском стиле, со скошенным уголком камышовой крыши на фасаде — точь-в-точь как челка у грустного пони. Это и гидротехнический музей, где представлены дамбы и функционирующие шлюзы, и промышленный. Вот, к примеру, нефтяная платформа в Северном море, жужжит только что севший вертолет… Аэропорт с трехметровыми «боингами» и «аэробусами»… Набитый зрителями стадион…

Было уже около трех часов дня, и мы проголодались. Возмутительно, что уже после возвращения в Стокгольм Альберт прислал мне конспект путешествия, где он каждый раз, когда речь шла о еде, использовал следующую формулу: «Тут Сергей захотел есть, и мы пошли искать ресторан».

Я давно заметил, что некоторым очень трудно признаться, что они хотят есть. Например, моя жена Таня. Если в гостях нас спрашивают, не голодны ли мы, она всегда отвечает:

— Нет, что вы, спасибо.

— Вообще-то, я бы что-нибудь съел, — честно говорю я.

Хозяйка накрывает на стол, и Таня съедает втрое больше моего.

Итак, я захотел есть.

По мере приближения к центру Схевенингена все более ощущалась атмосфера большого курорта — сочетание старинных и супермодернистских зданий отелей, обилие дорогих машин и магазинов, а самое главное — полная невозможность найти место для стоянки. Наконец мы нашли парковку где-то на горе, совершенно на отшибе, километрах в полутора от ближайшего ресторана. Мы с Таней, поскольку у нас в этот день была годовщина свадьбы, пригласили Альберта на хороший обед, предоставив ему, как знатоку местности, выбрать ресторан. Он сказал, что такой торжественный случай следует отметить в ресторане на пирсе, уходящем в море метров на пятьсот. До пирса было еще с километр, но мы мужественно преодолели и это расстояние и наконец оказались в приятном круглом зале с большими окнами, окруженном со всех сторон водой.

За столиком рядом с нами сидела тоненькая девушка студенческого вида. Перед ней стоял стакан чая и лежал огромный кусок торта — сектор, словно бы вырезанный из гигантской диаграммы. Плотно уложенная алая клубника была покрыта тонким слоем прозрачной и на вид очень сладкой сверкающей глазури. К торту подали крошечную вилочку, и казалось, что с такой вилочкой она не справится со своим тортом до вечера. Но ничего подобного! Она, помогая худеньким пальчиком, грузила, как сено на вилы, огромные куски и отправляла весь навильник в широко раскрытый рот. Ее спутник, рыжий паренек с крупными сиреневыми веснушками, смотрел на нее как завороженный.

Мы заказали горчичный суп по местному рецепту и жаренные в оливковом масле моллюски в тонкой сетке каких-то изысканных водорослей. У официанта, подошедшего нас обслужить, был такой вид, как будто он только что выпил стакан уксуса или потерял близкого человека, а может быть и даже скорее всего — и то и другое. Его тяжелое душевное и физическое состояние самым непосредственным образом сказалось на обслуживании — мы провели в ресторане два с половиной часа, постоянно пытаясь напомнить ему то об одном, то о другом, на что он с отсутствующим видом кивал и тут же забывал, погруженный в свои невеселые думы.