Голландская могила

Они двигались довольно медленно. У ретрансляционной станции на перевале Конгсвегпассет сделали привал, налили кофе из термоса и вытащили бутерброды. Они почти не разговаривали, не в силах стряхнуть с себя потрясения последних дней. И про спор со стюардом тоже не вспоминали. Кнут отказывался обещать, что сохранит в тайне истинную причину пожара и гибели губернатора. Он упёрся и заявил, что людям необходимо знать правду – и тогда в будущем подобного можно избежать. Однако мало-помалу всем становилось ясно, что Кнут ни о чём не расскажет.

– Жалеешь, что никому не рассказал? – Хуго разглядывал снегоходную трассу, ведущую к Лонгиеру.

Кнут не знал, что ответить. Сам он воспринимал своё молчание как предательство. Он предал профессию полицейского, своих коллег из управления и сам себя. Как же ему теперь жить с этой ложью? Правила, по которым жили эти люди, отличались от его собственных, и он почувствовал себя чужаком.

Кнут расправил плечи и пошёл к снегоходу.

Когда они свернули к Лонгиеру, над ними пролетел вертолёт с гробом губернатора на борту.

Кнут сразу поехал в больницу, где дежурный врач пришёл в ярость, увидев ноги молодого инспектора.

– А тебе прямо не терпелось, да? – бросил он, схватившись за телефон. – Тебе обязательно надо было всё испортить? Мы с Туре еле тебя спасли, а ты просто взял и наплевал на всё! Сбежать из больницы, чтобы сгонять на снегоходе в Ню-Олесунн! Скажи-ка мне, ты что, совсем придурок? – он едва не рычал в трубку. – Туре? Слушай, этот идиот вернулся. Конечно, само собой, да. Хм… Ну, на самом деле, выглядит не совсем безнадёжно. На руках пальцы мы спасём, а вот… Да… Два пальца. На левой ноге. Да, согласен. Без наркоза! Сам виноват.

Они сразу же начали готовить его к операции. Несмотря на угрозы дежурного врача, сестре Берит всё же удалось попрактиковаться в анестезиологии. Когда Кнут очнулся поздно вечером, мизинца и безымянного пальца на левой ноге уже не обнаружил. Другие пальцы ног тоже начали чернеть, но врачам удалось спасти их.

Снег шёл, не переставая.

В декабре Хьелль Лоде почти каждый день забегал к Магнору в диспетчерскую башню. Они сидели и наблюдали за самолётами, высаживавшими тех, кому вздумалось провести на Шпицбергене Рождество, и забиравшими тех, кто летел на Большую землю.

– Удивительное дело этот пожар на Кроссфьорде, – частенько говорил Магнор.

– Ага, и правда странно… – и Хьелль машинально тянулся к коробке с печеньем и имбирными пряниками.

А потом они вновь забывали об этом деле.

Поминальную службу в маленькой церквушке Лонгиера провели в последние выходные перед Рождеством. Гроб с останками губернатора забрали из морга и поставили у алтаря. Он был усыпан цветами и венками, причём возле гроба уместились далеко не все венки. Проход был устлан цветами, они лежали даже между стульями, составленными как можно плотнее, чтобы всем желающим хватило места.

Помещение наверху, где в обычное время проводились молебны, репетировал хор и проходили благотворительные ярмарки, предназначалось сейчас для гостей с материка.

Из Осло приехал сам министр юстиции. Явился и старший следователь Юнас Люнд Хаген – он старался держаться поближе к коллегам из управления губернатора. Здесь же сидели несколько русских, занимающих государственные должности в Баренцбурге, – они с непроницаемыми лицами слушали норвежскую литургию, ни слова не понимая. Из Ню-Олесунна приехал начальник «Кингс Бей», а остальные собравшиеся были жителями Лонгиера и Свеа.

Жена губернатора и его дети с супругами заняли места в помещении наверху. Они плакали, но церемония была настолько прекрасной, что и другие присутствующие были не в силах сдерживать слёзы. Священник говорил о характере и личности губернатора. Говорил о том, как им восхищались, и о том, как его будет не хватать. Он рассказал о своей любви к этой жестокой земле. О том, почему он жил здесь, год за годом, хотя и понимал, что жизнь – это лишь яркая вспышка перед смертью. И ещё он сказал, что губернатор наверняка принимал и понимал всю опасность жизни здесь, совсем неподалёку от Северного полюса.

Потом жители Лонгиера говорили, что такой прекрасной проповеди ещё не слышали. Такой искренней и такой проникновенной. И священник – не такой уж он плохой.

Кнут опоздал на поминальную службу и зашёл в церковь на костылях. Он сидел рядом с Анной Лизой, на самом верху, и чуть с ума не сошёл, пока доковылял туда. Двигался он медленно, разглядывая венки и букеты, в том числе и положенный от его имени.

Когда он остановился перевести дух, то увидел вдруг посреди этого цветочного моря венок от семьи Йоост. Он так долго стоял там, опираясь на костыли, что Анна Лиза встревожилась и уже собиралась пойти и помочь ему.

В последние дни перед Рождеством продолжал идти снег, укутывая дома толстым белым одеялом. Дороги всё глубже утопали в сугробах, которые вырастали по обочинам после того, как проезжали снегоуборочные машины. Сугробы приглушали звуки, так что даже самые банальные фразы звучали как откровенные признания.