Голландское господство в четырех частях света XVI—XVIII века

Вдобавок к кровосмешению с домашними рабынями, которые были в основном азиатского происхождения, имелось значительное число связей между мужчинами — бурами и женщинами-готтентотками, главным образом в отдаленных приграничных районах, где привлекательных «малайских» рабынь из Капстада и в глаза не видели. Спаррман уверяет, что, даже когда фермеры-буры в этих регионах имели «вполне сносных» белых жен, они все равно испытывали склонность спать с женщинами — готтентотками, от которых у них рождались дети, больше походившие на отцов, чем на матерей. Такое смешение более удивительно тем, что готтентоты обычно рассматривались голландцами как низшая форма человеческой жизни; исключение делалось только для бушменов. Потребовалось немало времени, прежде чем европейцы научились должным образом отличать готтентотов от бушменов, однако последние в конечном итоге оказались в столь же плачевном состоянии из-за действий готтентотов, буров и банту, которые постепенно захватывали их земли, часто истребляя бушменов, как крыс. Известная готтентотка времен ван Рибека, Ева, служившая официальным переводчиком и бывшая замужем за голландцем, была, что называется, единственной ласточкой, которая, как известно, весны не делает. Но, если буры никогда не женились на готтентотках, они достаточно часто смешивались с ними в приграничных районах, чтобы получились целые сообщества наподобие гриква[86]. Они стали результатом кровосмешения кочевых буров с готтентотками и имели такую большую долю белой крови, что на протяжении большей части столетия их называли метисами. Немногие оставшиеся их потомки и множество других «цветных» обитателей Капской провинции приводят в смущение и являются живым упреком современным защитникам апартеид а[87].

Если в Южной Африке всегда существовали противоречия между белыми и «цветными», то прежде чем мужчины и женщины, родившиеся от белых родителей в Капской колонии, почувствовали, что они в какой-то мере отличаются от европейцев, рожденных и воспитанных европейскими же чиновниками и бюргерами, прошло не так уж много поколений. Очевидно, слово «африканер» впервые вошло в обиход в 1707 г., когда белые сыновья этой земли, будь они голландского, немецкого или гугенотского происхождения, объединились, дабы защитить то, что считали своим по праву рождения, от могущественной правящей клики ван дер Стела. Хотя Heeren XVII сместили В.А. ван дер Стела и поддержали в данном случае свободных бюргеров, соперничество между родившимися в Южной Африке и Европе не прекратилось, а скорее наоборот. Очень хорошо освещает эту проблему Мендель, и забавно читать, как этот малоизвестный прусский солдафон осуждет первого родившегося в Южной Африке губернатора, Хендрика Свеленгребела, за то, что он отдавал предпочтение своим друзьям и родственникам-африканерам вместо европейцев. Тут дело в убежденности Менцеля, будто африканеры в культурном и интеллектуальном отношении уступают европейцам, и нет сомнений, что эту его веру разделяли некоторые голландские официальные лица. Действительно, если Мендель заслуживает доверия по этой точке зрения, то она, похоже, разделялась и многими женщинами-африканерками Капстада; поскольку после того, как Мендель отмечает, что многие простые солдаты с хорошей репутацией женились на дочерях бюргеров, он добавляет: «Каждая без исключения девушка предпочитает, чтобы ее мужем стал родившийся в Европе человек, а не уроженец колонии». Даже если так и было во времена Менделя, я сомневаюсь, что это долго продолжалось. В любом случае, как признавал Мендель, неприязнь европейских чиновников к «неотесанным» приграничным бурам была взаимной со стороны последних, которые «затаили ненависть к европейцам».