Голливуд и Сталин - любовь без взаимности

«Фашиста Льюиса», как назвала его газета «Труд», взяли под стражу.

На короткий срок Робинсон и впрямь почувствовал себя полноправным человеком.

В глазах русских я сделался настоящим героем, олицетворением добра, одержавшего победу над злом. Меня засыпали письмами, они шли со всех уголков страны. И в каждом выражение поддержки и симпатии, — писал он.

Но американцы не разделяли чувств своих советских коллег. Они организовали комитет в защиту Льюиса. Однако в условиях советской демократии эта кампания никаких последствий не возымела.

20 августа в Сталинграде начался показательный судебный процесс, который транслировали по радио. В действовавшем тогда Уголовном кодексе 1926 года не было статьи за разжигание межнациональной розни. Льюиса и Брауна судили за хулиганство. Обоих приговорили к двум годам лишения свободы. Учитывая, что Льюис был с детства заражен порочной идеологией капиталистического общества, тюремный срок ему заменили выдворением из СССР и 10-летним запретом на въезд, а Брауна, поскольку не он был зачинщиком драки, простили и оставили работать в Сталинграде.

Льюис тогда не мог знать, что этот суд стал его спасением — почти все его соотечественники были репрессированы в годы Большого террора как иностранные шпионы и вредители.

Вернувшись на родину, Льюис дал интервью газете Chicago Tribune, из которого Америка впервые узнала, что заманчивые предложения вербовщиков — обман, что условия труда и быта в Сталинграде далеки от обещанных, но уехать американцы не могут, так как власти не дают им выездных виз, что в городе катастрофа с инфекционными заболеваниями, от которых двое американцев уже умерли…

А Роберт Робинсон стал знаменитостью и свадебным генералом. Летом 1933 года ему разрешили навестить мать в Нью-Йорке. Он попытался найти работу в США, но оказалось, что из-за огласки сталинградского инцидента он внесен в «черный список». Пришлось вернуться в Советский Союз. В Сталинград он не поехал — устроился на московский подшипниковый завод. Советская пресса опять пропела осанну ему и проклятие капитализму. В следующем году он неожиданно для себя стал кандидатом в депутаты Моссовета: на заводском митинге кто-то из ораторов выкрикнул его имя, и толпа ответила одобрительными возгласами.

^{Выборы в Моссовет, 1934 г.}

Разумеется, такие экспромты были тогда уже невозможны — кандидатура была заранее согласована с высоким начальством.

Альтернативности на выборах не было, и в декабре 1934-го Робинсон был избран. Спустя неделю журнал Time вышел со статьей, которая называла его «угольно-черным протеже Иосифа Сталина».

Избрание скорее напугало Робинсона. По его словам, услышав на митинге свое имя, он

«стоял, словно громом пораженный, и лихорадочно думал: „Что они со мной сделали? Куда я влип? Я американский гражданин, не политик, не коммунист, не одобряю ни коммунистическую партию, ни советский строй. Я не атеист и даже не агностик, верю в Бога, молюсь Ему и предан одному Ему“.»[5]

Он прекрасно понимал, что ничем не заслужил эту честь, и ее теперь придется отрабатывать. Поэтому он отказался от щедрых даров председателя Моссовета Николая Булганина — отдельной квартиры в центре, дачи и машины.

За границу его больше не пускали. Зато он воспользовался своим депутатским статусом и пригласил в СССР племянницу, джазовую певицу Целестину Коул. Она пела в саду «Эрмитаж» с «танго-джазом» Александра Варламова. Варламов тогда только начинал свою карьеру, а Целестина уже сделала себе имя в шоу-бизнесе — в 1931 году она снялась в одной из главных ролей в голливудском фильме The Exile («Изгнанный»), который считается первой звуковой афроамериканской картиной. Александр Варламов написал для Целестины две песни — «Желтая роза» и «Колыбельная» (автор английских текстов — Е. Одаровская), и обе были записаны на пластинки. Именно Целестину Коул играет в мюзикле «Мы из джаза» Лариса Долина.

Целестина вернулась в Америку, а ее дядя прожил в Советском Союзе 43 года.

От асфальтового катка террора его спасла только сугубая осторожность — прошлые заслуги в таких случаях не играли роли. Впоследствии он писал: