Голливудские триллеры

Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши. По, например, или Сартр[156] — они как острая приправа. Но почему же я не видел, что это не библиотека, а скотобойня, подземная темница, башня, в застенках которой десятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят с ума?

Почему я сразу не задумался и не распознал суть этой коллекции?

Потому что ее охранял Румпельштильцхен[157].

Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вот схватит себя за ногу и разорвется на две половинки.

Он ликовал.

Что было еще страшней.

— Эти книги, — наконец прервал молчание Чужак, глядя на луну и даже не оборачиваясь на свою библиотеку, — эти книги обо мне не думают! С какой стати я буду думать о них?

— Но…

— И потом, — добавил он, — кому придет в голову похитить «Закат Европы»?

— Я думал, вы любите свои книги!

— Люблю? — Он удивленно помолчал. — Господи! Неужели вы так и не понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижу все на свете!

И он зашагал в ту сторону, где скрылось такси с Генри.

— Ну что? — крикнул он мне. — Вы идете?

— Иду! — отозвался я.

— Это у вас что, оружие?

Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Я с удивлением обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри.

— Нет, скорей щупальце, так мне кажется, — ответил я.

— Щупальце очень большого насекомого?

— Очень слепого.

— А без него он сможет найти дорогу? И куда он отправился в столь позднее время?

— Выполнять поручение. И незамедлительно вернется, — соврал я.

Но Чужак был живым детектором лжи. При звуках моего голоса его просто вывернуло наизнанку от восторга. Он ускорил шаги, потом остановился и уперся в меня изучающим взглядом.

— Я так понимаю, он во всем полагается на свой нос. Я слышал, что вы спросили и что он ответил.

— Насчет подмышек? — уточнил я.

Чужак поежился в своих заношенных одеждах. Стрельнул глазами под левую руку, потом под правую, окинул взглядом множество пятен и выцветших проплешин — красноречивые свидетельства долгой истории прошедших лет.

— Про подмышки? — повторил я.

И словно пронзил его грудь пулей.

Чужак покачнулся, но устоял на ногах.

— Куда и зачем мы идем? — прохрипел он.

Я чувствовал, что его сердце под засаленным галстуком колотится, как у испуганного кролика.

— Мне казалось, ведете меня вы. Я знаю только одно. — И на этот раз я на полшага опередил его. — Слепой Генри все искал чье-то грязное белье, нестираную рубашку, зловонное дыхание. Нашел и объяснил мне где.

Я не повторил зловещее слово «подмышки». Но Чужак и без того при каждом моем слове сжимался, будто становился все меньше.

— Зачем я понадобился слепцу? — наконец спросил он.

Мне не хотелось сразу открывать ему все. Надо было испытать и прощупать его.

— Из-за еженедельника «Янус. Зеленая зависть», — пояснил я. — Я видел через окно эту газету у вас в комнате.

То была явная ложь, но удар попал в цель.

— Да, — подтвердил Чужак. — Но что вас связывает — вас и этого слепого?

— А то, что вы… — Я набрал полную грудь воздуха и выпалил: — Вы — мистер Душегуб!

Чужак прикрыл глаза, быстро обдумал, как отреагировать. И рассмеялся.

— Душегуб? Душегуб! Смешно! С чего вы взяли?

— С того. — Я шел впереди, он трусил за мной. Я говорил, обращаясь к туману, надвигающемуся с моря. — С того, что Генри уже давно учуял этот запах, когда однажды переходил через улицу. Тот же запах он заметил в коридоре дома, где живет, а сегодня, сейчас, — здесь. И пахнете так вы!

Кроличьи удары сердца опять сотрясли тело человечка, но он понимал, что пока в безопасности — все это не доказательства!

— Да с какой стати, — ахнул он, — я стал бы ошиваться в каком-то богом забытом доме, где я ни за что не согласился бы жить? Зачем мне это надо?

— Затем, что вы выискивали одиноких и заброшенных, — объяснил я. — И я — тупой идиот, непроходимый слепец, куда хуже Генри, я — дурак из дураков, — я служил вам наводчиком и помогал отыскивать их. Фанни была права! И Констанция тоже! Именно я был прислужником Смерти, Тифозной Мэри. Это я приводил болезнь, то есть вас, за собой. Во всяком случае, вы следовали за мной по пятам. Искали несчастных одиночек. — Дыхание вырывалось из моей груди, как бой барабанов. — Несчастных одиночек.

И, едва я это сказал, накал страстей, обуревавших нас обоих, достиг апогея. Я выплеснул из себя правду, будто открыл дверцу топки и оттуда пахнуло жаром, он обжигал мне язык, сердце, душу. А Чужак? Я приподнял завесу над его тайной жизнью, о которой никто не догадывался, вытащил на свет его порок, и, хотя еще предстояло изобличать его, добиваться от него признания, было ясно, что я сдернул асбест и выпустил огонь наружу.

— Как вы их назвали? — спросил Чужак, он остановился ярдах в десяти от меня, неподвижный как статуя.

— Одинокие. Это вы их так назвали. Вы их так описывали — одинокие и заброшенные.

Так оно и было. И передо мной, беззвучно, бесшумно ступая, окутанные туманной дымкой, прошли в похоронном марше их души: Фанни и Сэм, Джимми и Кэл, а за ними все остальные. Раньше я не знал, как их всех назвать, не понимал, что у них общего, что их объединяет.