Голод

Так тихо становится, когда из дома уходит радость. Моя Малышка. Все твои слезы, все зло я хочу отогнать от тебя. Боже, если ты есть, храни моего ребенка от всего этого.

С этого дня все изменилось. В серых сумерках рождались тени, от которых кухонный стол выглядел как большой камень, а маленькая береза у дома напоминала мужчину с когтями вместо пальцев. Грязные сальные узловатые пальцы. Армуд не мог мне помочь. Мертвые молчали, а живых ждало обезображенное существование, не похожее на жизнь.

Он нанес страшный ущерб моему ребенку. Моей Малышке. От звука его сапогов она каждый раз описывалась. Когда ветер ударял в стены дома, я слышала, как она бормочет заклинания, чтобы защититься. Что произойдет в следующий раз, когда он придет? И в следующий? Страх вонзал в меня свои когти. Шрам, которым крестьянин пометил ее, был окружен маленькими зарубками, как когда молодая луна отражается в воде. Со временем шрам побелел, но не исчез совсем. Особенно шрам на душе.

Считается, что первые люди верили – на горизонте есть обрыв, где море обрывается вниз, падая водопадом в неведомые глубины. Теперь меня толкали к этому краю – меня гнали невидимые гончие собаки, я не могла защищаться, не могла остановиться. Я превратилась в металлическую игрушку, заводимую ключом на спине. Ковыляла по двору взад-вперед, глядя прямо перед собой – скоро я замру в неподвижной позе. Так и останусь стоять и ржаветь. Ведь я не могу сама себя завести.

Запах хозяина проникал все глубже в мою плоть, пока я не осознала простую вещь – осознание напоминало удар кулаком в лицо. Малышка не может оставаться с нами. Она не может убежать, как вы, большие дети, и подвергает опасности себя и всех вас.

Неужели выхода нет? В каждой деревне урчали голодные животы, ноги у детей были тонкие, как палочки, локти острые. Рождение первого ребенка – радость с оттенком тревоги. Рождение второго – тяжелый вздох, за которым следовал решительный вдох. Рождение третьего заставляло многих родителей чувствовать себя преступниками – им приходилось уменьшать порции старших детей.

Теперь я проклинала собственное упрямство, свое решение оставаться в лесу из страха, что меня догонит мое прошлое. Тронка. Никто не поможет мне. Я одна виновата.

– Мама! Дежжи меня, мама!

Я была не в состоянии ответить.

Скоро малышке исполнится два года. На свой день рождения она не получит взбитых сливок.

Дитя любви, ты должна жить!

Кто-то должен позаботиться о моей девочке. Ведь должен существовать кто-то, кто может мне помочь?

Помню голубое небо, для меня – символ скорби. В тот день, когда я отдала ее, стояло прекрасное утро. Из леса дул прохладный утренний ветерок, когда я достала ее, еще спящую, из одеял ночи и прижала к своему теплу. Держала ее на руках, шептала обещания защитить ее ото всякого зла. Гладила шрамик у нее на лице.

Любимая моя маленькая звездочка.

Первые лучи солнца пробивались через окно, падая на наши лица, но надежды не оставалось. Я склонилась над Малышкой, вдыхая запах ее тела и ее волос.

Пусть ее запах сохранится в моей памяти!

Положив ее одеяло на самое дно моего сундука для белья, я закрыла крышку. Малышку я завернула в свой самый лучший, самый мягкий пододеяльник, на котором в свое время вышила свою монограмму маленькими голубыми стежками – такими же, как на змее, которого она так любила. Потом силы оставили меня. Я сидела, прислонясь к стене, со своей драгоценной ношей в руках. Не знаю, сколько времени я просидела так. Потом поцеловала ее в лоб, провела рукой по заплаканным щекам и прошептала «Я люблю тебя» много-много раз. Моя девочка спала – это были не ее слезы, а мои, упавшие ей на лицо.

Можно ли любить кого-то до такой степени?

Можно.

На руках я понесла ее в деревню, прочь от нашего дома, даже не взглянув в сторону вороны, когда та встретила меня у камня. Она, подпрыгивая, подбиралась ближе ко мне, но я отвела глаза и продолжала идти. Шаг за шагом. От этих шагов в полной тишине в ушах гудело. Малышка проснулась и вздохнула у меня на руках, но потом заснула снова. По мере того, как я подходила все ближе к деревне, ее тельце у меня на руках, согревавшее мне грудь, казалось все тяжелее.

Я прижму тебя к себе, моя любимая Малышка.

Мне хотелось сесть прямо на гравий и прикрыть ее своим телом, но ноги несли меня дальше. Скоро время истечет. Тощая собака увидела нас, отбежала и исчезла между домов.

Мы приближались. Мои слезы падали на лицо Малышке, она моргала, но не просыпалась. Я поцеловала ее крошечный носик и ее пухленькие щечки. А затем оторвала ее от корней. С неба падал тот особый свет, связывающий день с ночью.

С тех пор прошло много лет. Помню эти щечки, как прижалась к ним в ту секунду, по-прежнему ощущаю тяжесть моей девочки на руках.

Кора На гвозде