Голод

Уставшие от напряжения глаза начали слезиться, и девушка вытерла слезы рукавом. А когда опустила руку и снова взглянула на море, увидела мелькающую среди волн черную точку. Лодка?! Это мог быть и морж, и кит, и даже крупная рыба, выставившая из воды свой спинной плавник. Но вспыхнувшая с новой силой надежда заставила Нюду поверить, что это возвращаются с охоты отец и ее братья. А когда она узнала отцовскую лодку, то не смогла сдержать переполняющих ее чувств и с радостным криком бросилась к воде.

Но по мере того, как лодка медленно приближалась к берегу, охватившая Нюду радость сменилась настороженностью. Почему отец не поставил парус? Почему никто не гребет веслами? Почему она никого не видит, словно… лодка пуста!

Старые охотники уже находили в море пустые лодки. Шаман сказал, что пропавших людей утащили на дно злые морские духи. Но такого давно не случалось. Да и отец, собираясь на охоту, принес духам богатую жертву.

Затаив дыхание, Нюда следила за плывущей по морю лодкой, пока волны не прибили ее к берегу. Тогда она сделала глубокий вдох и медленно зашагала в ту сторону. Каждый шаг давался с трудом, но она прошла отмеренный безжалостной судьбой путь и заглянула в лодку. Нет, она не была пустой. Сначала Нюда даже не поняла, что видит перед собой, а когда разглядела ускользнувшие в первый момент подробности, на голове зашевелились волосы, а охвативший ее ужас с криком рванулся наружу, но застрял в сдавленном судорогой горле.

На дне лодки лежали два сцепившихся друг с другом обледеневших тела. Две ледяные глыбы, в которых Нюда не сразу, но все-таки узнала отца и своего старшего брата. Туловище отца насквозь пронзал гарпун, который сжимал в руках ее брат. Рот был широко открыт, но не в предсмертном крике. Челюсти отца вгрызались в горло собственного сына!

13-й день после дня «X», архипелаг Новая Земля, о. Южный

Электронные часы, которые носил Валера Утесов, рядовой срочной службы по прозвищу Утес, остановились на третий день. Почему именно на третий, а не сразу как долбануло, он так и не понял. Да и какая разница? Остановились и остановились. Кому они сейчас нужны, эти часы, когда весь мир провалился в тартарары? Кто будет измерять время, когда на Большой Земле, может, и людей-то не осталось? Если уж даже здесь, на острове, был слышен грохот ядерных взрывов, а небо так и полыхало зарницами, что же тогда на материке творилось?

Грохота уже давно не слышно, а зарницы полыхают по-прежнему. Каждый день и каждую ночь. Хотя тут, на севере, и не разберешь, когда день, а когда ночь. Солнце как выкатилось на небо месяц назад, так с тех пор и висит. Может, теперь всегда будет висеть. А что, запросто, если сдвинулась земная ось. Вон как долбали и наши, и америкосы проклятые, и китаезы узкоглазые — все долбали. Вполне могли весь земной шар перевернуть, а то чего и похуже. Хотя куда уж хуже? Хуже просто некуда…

Валера взглянул на серое, затянутое тучами пепла и радиоактивной пыли небо, сквозь которую едва пробивалось тусклое северное солнце. Все-таки плохо без часов. Поди узнай, сколько осталось до конца его смены. Солдат зябко поежился. Несмотря на теплое фланелевое белье и армейский бушлат на ватной подстежке он продрог до костей, потому что из темного зева, пробитого в скале туннеля и почти на километр уходящего в недра сопки, постоянно тянет холодом. Не сквозняком, а настоящим могильным холодом. Валера чувствует этот холод каждой клеточкой своего тела, но уж лучше сутки напролет караулить вход в ставшее братской могилой подземелье, чем таскать сюда из ангара разлагающиеся трупы. Бойцы, набранные начмедом[4] в похоронную команду, первые дни почти все блевали. Двое так вообще руки на себя наложили. Поднялись на скалу, где маяк, да и бросились оттуда вниз. Одного потом достали — его тело между камней застряло, а второго так и не нашли — видно, волны унесли труп в море. В части никто не удивился поступку покончивших с собой солдат, да и осуждать самоубийц особо не стали. Решили: их выбор. Многие даже позавидовали: отмучались. После Удара, а особенно после того, как на прибрежную мель вынесло обгоревший военный корабль с облученными до такой степени моряками, что с них пластами отваливалась кожа, у многих на полигоне башни посносило. Командир части даже распорядился изъять из казармы все автоматы. Так что теперь оружие есть только у часовых.

Валера вынул из ножен висящий на поясе штык-нож, долго смотрел на него, потом тяжело вздохнул и вставил обратно. Ни с того ни с сего ему вдруг вспомнилась мать и младшая сестренка, двенадцатилетняя пацанка, оставшиеся в далеком Саратове. Что с ними, живы ли, да и уцелел ли тот Саратов? А может, живы, да облучились и медленно умирают в жутких мучениях, гниют заживо, как моряки с застрявшего на мели противолодочного корабля? Не приведи бог так мучиться. Уж лучше сразу в огне сгореть. Ни боли тебе, ни мучений, лишь горстка радиоактивного пепла…