Голод

Как может выжить человек в таком жестоком, полном смертельных опасностей мире? У Седого был только один ответ на этот вопрос — надеждой. Несмотря на подстерегающую на каждом шагу смерть от когтей и зубов хищников, голода или болезней, несмотря на арктическую стужу и длящуюся несколько месяцев полярную ночь, жители Заставы продолжали надеяться на лучшее. Хотя безжалостная логика естествоиспытателя, сохранившаяся у Седого с довоенных времен, когда он работал на полярной научно-исследовательской станции, подсказывала, что у человеческой цивилизации, сгинувшей в разразившемся два десятилетия назад атомном пожаре, нет будущего. Пройдут даже не сотни, а тысячи лет, пока люди снова заселят обезображенную планету. Если, конечно, доживут.

Он-то уж точно не доживет. Даже если не погибнет, утонув в морской пучине или сгинув в пасти какой-нибудь ненасытной твари, сколько он еще сможет править лодкой? Одно лето, максимум два! После чего превратится в немощного старика, Юлькиного нахлебника и обузу.

Вспомнив о дочери, Седой сокрушенно вздохнул. Эх, Юлька, Юлька! Мужа бы тебе хорошего. Девчонке уже семнадцать, а один ветер в голове. Все на Макса пялится. Но это, положим, ладно. А вот то, что и Максим в последнее время на Юльку заглядывается, гораздо хуже. Не дай бог влюбятся, да еще детей нарожают!

Кормщик снова взглянул в спину зверобоя и покачал головой. Бывают охотники смелые. Бывают охотники старые. Вот только смелых и старых охотников не бывает. И каким бы счастливчиком не был Макс, когда-нибудь он не вернется с охоты. И останется тогда Юлька одна. И ладно, если просто одна! А если с дитем? Кому она будет нужна со своим приплодом? А одной ребенка растить ох как тяжко. А если выдастся голодная зима, как уже не раз бывало? Тогда что, ложиться и подыхать?

Старый охотник специально подбирал грубые слова, но от невольных воспоминаний на глазах все равно выступили слезы. Дочь не знала и, дай бог, никогда не узнает, что ее мать умерла от голода.

В тот год море очень поздно вскрылось ото льда, и за короткое северное лето мужчины не смогли забить столько зверя, чтобы добытой пищи хватило для пропитания их семей. Сказать по правде, они не смогли добыть даже половины от потребностей общины. До холодов еще как-то дотянули, но зимой, когда на остров опустилась полярная ночь, на Заставе разразился голод.

Суточную норму урезали четыре раза, как в блокадном Ленинграде. Причем женщины и дети получали половину от того, что выдавали мужчинам. Иначе было нельзя: если бы от голода погибли охотники, добывающие пищу, погибла бы вся община. Это понимали все. Но люди не звери, и мужчины делили собственный скудный паек со своими женами и детьми. Седой тоже большую часть еды отдавал дочери, потому что не мог видеть ее голодные глаза. Тогда, по решению начальника Заставы, охотников стали кормить отдельно от жен и детей. Он лично следил за тем, чтобы мужчины полностью съедали положенную норму, не утаивая ни единой крошки.

Женщин, в отличие от охотников, никто не контролировал, и они могли поступать со своей пайкой по собственному усмотрению. И хотя получаемую ими норму практически невозможно было разделить, почти все матери делились едой со своими детьми. Так поступала и жена Седого. Он видел, как она с каждым днем слабеет, но ничего не мог сделать. К счастью, Юлька была еще слишком мала, чтобы понимать, откуда берется лишний кусочек вяленого мяса, который подкладывала ей мать, или еще одна ложка бульона. Через полтора месяца жены не стало. Она умерла ночью во сне. И Юлька, которую они клали между собой, чтобы ночью ребенку было теплее, первой почувствовала, как закоченело ее тело. Седой сказал дочери, что мама умерла потому, что простудилась, — жена действительно кашляла последнюю неделю. Может быть, и впрямь простыла — многие болели во время зимовки, а может быть, чувствуя приближение смерти, специально обманывала дочь, скрывая от нее правду. Горькие воспоминания разбередили душу старого кормщика. Он до крови закусил губу и прикрыл глаза. Хоть бы Юльке никогда не пришлось точно так же обманывать собственного ребенка…

Что-то произошло! Услышав шум голосов молодых охотников, Седой открыл глаза и поднял голову. Лодка все так же раскачивалась на волнах, но уже не перелетала с гребня на гребень. «Оборвался линь!» — была его первая мысль. Но, подняв голову, кормщик увидел, как Максим, быстро выбрав обвисший конец, снова натянул его.

— Держитесь! — внезапно крикнул он и, подхватив со дна лодки короткое, но тяжелое копье, вскочил со скамьи.