Голод. Дилогия

Повторения сменяли повторения, им не было конца. Порой Мэйла сама брала меч, и тогда Кессаа казалось, что в зал залетел стальной вихрь. Она замирала в восхищении и продолжала занятия с еще большим упорством. Будь ее воля, она вообще бы не выпускала из рук меч, но постепенно жизнь девчонки становилась все более и более насыщенной, и отыскать дополнительное время для занятий с оружием уже не удавалось.

Ей приходилось и помогать уборщикам, и заправлять светильники маслом, и ухаживать за растениями в храмовом саду, и чистить ложе ручья, а больше – помогать жрецам в их лекарских заботах. Руки у стариков дрожали, глаза слезились и видели плохо. И хотя знания не растворились в старческом слабоумии, жрецы все чаще просили Кессаа не только помочь им, но и заменить их в наиболее сложных случаях, не оставляя, конечно, заботой, советом и поучением.

Так получилось, что вскоре именно Кессаа брала в руки острый нож, если требовалось вскрыть нарыв или вырезать опухоль у корчащегося от боли сайда. Именно Кессаа заправляла иглу выделанной жилкой, если требовалось зашить рану, сама составляла лечебные снадобья из целебных трав, огромное количество которых возделывалось на грядках прямо в храмовом саду, и только для порядка по-прежнему сверяла собственное определение недуга с мудрыми, пусть и немощными жрецами.

Старики по-настоящему соперничали друг с другом из-за внимания девчонки и уже давно поняли, что привлечь его можно не подарками и сладостями, а секретами магии или врачевания, рассказами из их прошедшей молодости, загадками да сказаниями. Кессаа впитывала каждое слово, как впитывает воду кудель, оставленная нерасторопной сайдкой растянутой на заборе под весенним дождем.

Илит ласково посмеивалась над юной хозяйкой, подолгу пропадала в городе, где на серебро, которое выделялось Ирунгом для Кессаа, покупала ткани для новой одежды, потому что девочка росла. Иногда рабыня брала Кессаа с собой, и та бродила вместе с Илит узкими улочками, кутаясь в платок, толкалась на городском рынке, с интересом вглядывалась в лица горожан, воинов, купцов, прислушивалась к разговорам. Жизнь Скира казалась ей незнакомой и чужой. Только однажды, когда Илит привела Кессаа к узким ступеням скирского маяка, и на верхней площадке девочка смогла скинуть с лица платок и вдохнуть полной грудью соленый морской ветер, ей показалось, что она у себя дома. Мгновения счастья пролетели, но остались в сердце, и, уже идя вечером к храму, Кессаа радовалась, что платок скрывает не только ее лицо, но и счастливую улыбку.

Однажды, когда Кессаа вновь пыталась разобраться с одним из свитков, заклинания из которого ей не давались, Мэйла вошла в комнату, попросила ее подняться, бесцеремонно ощупала грудь, бедра и подозвала Илит:

– Собери ее. Согрей воду, она должна вымыться и отдохнуть. Платье готово, которое я велела тебе сшить?

– Да. – Илит поспешила развернуть одеяние из дорогой ткани.

– Тебе шестнадцать, – сказала Мэйла ученице. – Сегодня ты будешь танцевать над Сади. Я зажгу лампы и закрою за тобой дверь. Масла в лампах немного, едва они угаснут, твой танец закончится.

– Как? – растерянно воскликнула Кессаа. – Разве я уже готова?

– Давно готова, – вздохнула Мэйла. – Так, как никто не был готов до тебя. Теперь же услышь главное: забудь все, чему я тебя учила. Оставь здесь стилет, выброси из головы движения и жесты. Внутри тебя должно остаться только горе по поверженному богу.

– Я… – начала Кессаа.

– Больше ни слова! – Мэйла приложила палец к губам девчонки. – Я скажу. Я не увижу, как ты танцуешь. Никто не должен видеть, как ты танцуешь. Поэтому получится ли это у тебя или нет, на этот вопрос ты ответишь себе сама. У тебя может получиться, даже если ты не сдвинешься с места, и может не получиться, даже если ты будешь парить над камнем. Весь секрет в том, что только ты действительно будешь знать, насколько хорош твой танец.

Кессаа почувствовала, как забилось сердце. Она столько раз представляла, как будет танцевать, но сейчас ей казалось, что она не готова к танцу! Все то время, пока Илит омывала ее, смазывала тело маслами, расчесывала волосы, девочка пыталась вспомнить движения, которые ей предстоит исполнять, но ничего не приходило в голову. Илит запахнула на ее груди платье, прихватила на один узел широкий пояс, поцеловала хозяйку и отошла в сторону. Мэйла молча взяла Кессаа за руку и повела в главный зал.

Коридоры храма Сади были пустынны и темны. Редкие светильники освещали только арки разбегающихся в стороны новых коридоров или дверные проемы замерших в ночи келий. Камень холодил босые ноги, но не мог заглушить жаркое биение в груди.

– Успокойся, – прошептала Мэйла, стискивая пальцы Кессаа, и отчего-то зло добавила непонятные слова: – Вот уж не знаю, такой ли доли для тебя хотела твоя мать?

Кессаа уже хотела спросить Мэйлу, что она знает о ее матери, но тут чужие глаза блеснули в одном из коридоров, и пронзительный взгляд обжег кожу.