Голод львят

Аббат Ришо встал. Беседа была закончена. В коридоре его ждали другие посетители с, несомненно, более интересными историями. Вместо того чтобы открыть дверь, выходящую прямо на улицу де л’Абей, Франсуазе захотелось пройти через церковь. Она испытывала физическую потребность ощутить на своих плечах сень и прохладу нефа. Уже наступил вечер. Несколько светящихся точек освещали просторный, безмолвный неф. Редкие прихожане, чьи силуэты потерялись в этом необъятном пространстве, молились, опустив голову. Франсуаза проскользнула между скамеек, преклонила колени и погрузилась в молитву. Александр остался стоять рядом с ней, скрестив руки. Она попыталась возвыситься, чтобы просить у Господа защиты на том пути, который выбрала. Но присутствие Александра мешало ей отвлечься.

Она встала и направилась к выходу. Александр пошел за ней, как турист, скользя взглядом по сводам, витражам, росписям. Паперть была погружена в сумрак. Напротив сверкали мирские огни бистро.

— Ну вот, — сказала она, — это было для вас не слишком тягостно?

— Наоборот! Он превосходен, этот аббат Ришо! Современный, понимающий, прямой…

— То, что он сказал об объединении церквей, прекрасно!

— Он следует указаниям свыше!

— О нет! Он действительно говорит от сердца! У вас не возникло впечатления, когда вы слушали его, что…

— До каких пор ты будешь мне выкать?

Она улыбнулась и поправилась, сделав усилие:

— У тебя не возникло впечатления, когда ты слушал его, что он был счастлив освятить брак между православным и католичкой?

— В общем-то, нет! Это говорит о том, я уверен, что в нужный момент он очень хорошо сделает свое маленькое дело. Пойдем в «Дё Маго», выпьем по стаканчику вина?

— Лучше дома, — сказала она.

Они перешли на рю Бонапарт.

— Нужно, чтобы ты отвел меня в православную церковь, — заговорила она.

— Потому что он порекомендовал это в своем экуменическом благодушии?

— Нет, потому что, когда я была там единственный раз, меня поразило богослужение, церковное пение.

— Это-то и воздействует! Убрать пение, убрать обряд богослужения — что останется от власти христианства над душами? Как раз вся эта художественная и административная часть религии меня и раздражает. Для многих людей жить по законам церкви — значит застраховаться на все случаи жизни против парадоксов человеческого мышления! — Он засмеялся: — Я говорю не о тебе!

— Я не умнее других!

— У тебя душа более открытая. Это-то мне в тебе и нравится. В сущности, ты знаешь, у меня нет других желаний, кроме как ошибаться. Я не упрям. Дай мне твоего Бога и пусть он меня дурачит!

— О! Что тебе сказать о моем Боге? В нем нет ничего необычного!.. Он есть, вот и все!

— Браво! От него только этого и ждут: чтобы он был понятием в глубине души, в смысле силы тяготения или направления. Но священники захотели все разъяснить, все кодифицировать. Они расчистили дивную территорию. Понаставляли плакатов: по газонам не ходить, свалки запрещены, движение одностороннее, просьба держать собак на поводке. И чудесный девственный лес превратился в пригородный сквер, где собираются рантье, чтобы погреть на солнышке свои старые кости, и дети, чтобы поиграть в мяч…

Пыл этой дискуссии не вызвал протеста у Франсуазы. Она предпочитала его той холодной иронии, к которой Александр нередко прибегал, говоря о религии. К тому же, когда он горячился, в его голосе чувствовался какой-то живой трепет, который проникал ей глубоко в душу.

Придя домой, она усадила его в гостиной и подала виски. Он не скрывал своего пристрастия к этому напитку. Франсуаза радостно улыбалась, глядя, как он вертит стакан в руке. После отъезда Кароль на Капри, а Даниэля в Ла-Клюза она осталась в доме вдвоем с отцом. Сегодня вечером она опять будет ужинать с ним наедине. У нее было ощущение, что сейчас, когда она обручена, отец стал снова проявлять к ней больше внимания. Даже больше нежности. Как если бы она, вопреки всякому ожиданию, успешно сдала какой-нибудь экзамен.

Пробило семь часов. Появился Филипп. Они перебросились несколькими словами с Александром, выкурив по сигарете. Ей нравилось смотреть, как они сидят друг против друга; это были двое главных мужчин в ее жизни. Завтра она должна представить Александра своей матери и отчиму. Вот это будет менее приятно. У Александра такая склонность все подвергать критике! «Лишь бы мама не вспоминала о своем мертворожденном ребенке и не принималась плакать, желая нам счастья. Уже по телефону, когда я сообщила ей о помолвке, она разрыдалась. Она стала такой нервной после неудачных родов!»

Александр налил себе второй стакан виски, поднес его к глазам и посмотрел на свет.

— А ты будешь продолжать заниматься русским языком, когда станешь госпожой Козловой? — спросил он.

— Конечно! Я очень хочу получить диплом, найти работу…

— Ты, как и твой отец, боишься, что для двоих я зарабатываю недостаточно?

— Нет, но я тоже хочу вносить свой вклад в общий бюджет, чувствовать себя полезной…

— Мне покажется занятным преподавать собственной жене!

— Я перейду в группу к другому ассистенту.

— Тогда я буду ревновать!

— Ты?

Она рассмеялась.