Голод Рехи

Рехи не привык сдаваться, но борьба с песком выжала его, скрутила в обессиленный жгут. Он вновь болезненно проваливался в подобие небытия. Руки дрожали, пульсирующий живот соприкасался с песком. Разум покидал тело и вновь парил над пустошью невидимым ветром. Рехи в оцепенении отчетливо видел развороченные останки того, что недавно называлось деревней.

Из песка торчали шатры, вернее, их фрагменты: кости сломанных опор, разорванные шкуры, черепки утвари. И в этой беспорядочной мешанине медленно умирали эльфы, кто-то пытался двигаться, кто-то тихо стонал от боли. Знакомые лица не различались, помощи тоже ждать не приходилось. Песок окропила их холодная кровь, смешавшись с пеплом. Из открытых переломов рук-ног-шей желтоватыми фрагментами виднелись развороченные кости, с которых свисали куски мяса.

И это ели люди? Что ж, они не дождались бы пиршества на останках эльфов! Песок хоронил все – тела, образы, воспоминания, мысли. Так даже лучше. Лучше, что нигде не встретилось изуродованного трупа Лойэ. Она так и осталась на грани сознания прекрасной, горячей и дикой. Так лучше, даже если самому предстояло скоро отправиться следом за ней.

Рехи никогда не задумывался о том, что его ждет после смерти. Он слишком хотел жить. Но не в тот момент. Сил совсем не осталось… Боль – единственный признак того, что он все еще жив. Но ведь и умирают через мучения. Кажется, ему не удалось обмануть судьбу, да никто и не обещал какой-то избранности. Одна из множества жертв… Сколько их было? Четыре руки? Пять рук? Десять раз по десять рук? Или еще больше? И он – всего лишь один палец на этих десятках рук, наверное, безымянный или мизинец. А для себя ведь каждый избранный…

И теперь он тонул в песке, его засыпал пепел, отчего хотелось как следует проморгаться, да не получалось. Глаза ничего не видели, только в обычном красноватом оттиске расплывался нечеткий туман. Буря еще не улеглась, накрывала новыми порывами и снова хоронила заживо. Но тело дергалось и дергалось вперед, разгребая угрожающий гибельный саван.

Колотило крупным ознобом, почти судорогами, скрючивающими пальцы и ладони. Ничего, так даже удобнее рыть свой путь вперед – как лопатой. Лишь бы не провалиться в бессознательные галлюцинации, лишь бы не упустить драгоценное время, отведенное до страшного момента, когда песок возведет очередной курган. Нашелся же усердный строитель! Рехи даже ухмыльнулся, но поперхнулся воздухом, снова утыкаясь лбом в пепел.

«Давай! Ну, давай же! Скормить тебя ящерам! Копай, слабак!» – рычал на себя пленник пустыни. В безвыходных ситуациях всегда помогало, и к ящерам он слал поддержку ближних с их ободряющими речами. Швырнуть себя вперед он сумел бы и сам. Но в тот миг его охватило отчаяние: измученное тело не слушалось злых призывов рассудка.

И все тем же парением вне сознания Рехи рассмотрел, как от дальних холмов жадным облаком пыли резво бегут вездесущие ящеры. Только их не хватало! Как будто сам на себя накликал. Кто же хотел на самом деле, чтобы его сожрали эти твари? Это тоже какая-то форма каннибализма: пожирание холоднокровными ящерами таких же холоднокровных эльфов. Они почуяли слабость разрушенного поселения двуногих существ, вышли из спячки, потревоженные зовом урагана и выбрались из своих пещер.

Ящеры… кругом одни ящеры. Вот их зловонные клыки, каплющие ядовитой слюной зубы, вот – раздвоенные языки. Приземистые тела, торчащие по бокам кривые лапы, свалявшаяся от долгой спячки шерсть. И маленькие кружки злобных красных глазок с вертикальными зрачками.

Клыки впивались в плоть, смешивали пласты кожи и мышц с обломками костей. Заглатывали целыми кусками, не пережевывая. И жители поселения пропадали в бездонных желудках, обреченные перевариваться в течение долгой спячки, бесконечно крутиться в едкой кислоте.

Рехи помнил, как однажды на охоте вспорол мелкому ящеру брюхо и едва насмерть не обжегся брызнувшей оттуда жижей. От нее потом дымился песок, с трудом поглощая мерзкий запах.

Ящеры… да, всюду ящеры. Их жадный клекот возвещал о начале пиршества. Впрочем, каннибалы орали не лучше, да и сам Рехи после удачно пойманной добычи буйно радовался. Что скрывать? Что ценить? Что откладывать? Тихонько ожидать вот таких катастроф?

Миру пришел конец, и не этому огромному непонятному «нечто», которое старики называли «мир». Нет-нет, разрушился привычный мир Рехи. Он мог трижды ненавидеть деревню, проклинать каждого ее жителя, но под неподъемной крышкой из песка пришло осознание: это и оказался его мир – понятный, познанный, кочующий среди пустоты всего остального, однажды по чьей-то ужасной глупости выбравший эту мнимо безопасную равнину.