Голодающее крестьянство

Из рощи я поехал к А. А. Дробыш-Дробышевскому, который имеет здесь дачу и сад. Г. Дробышевскій более десяти лет работает в поволжских газетах, а также и в некоторых столичных изданіях, под псевдонимом, пользующимся известностью в литературных кружках. В то время он заведывал редакціей „Самарской Газеты", прилагая с своей стороны все усилія для того, чтобы вести ее возможно более прилично и порядочно. Живя постоянно в Самаре, он каждый праздник пріезжал сюда, в Ставрополь, чтобы поработать в саду, который он любит не менее газеты.

Разговевшись по русскому обычаю ветчиной, „пасхой" и куличем, мы перешли на чай, не переставая все время вести оживленную беседу на злобу дня.

— Неурожай нынешняго года,—говорил г, Дробышевскій,—поразил не только наш уезд, но и город Ставрополь. Здешніе мещане, как и крестьяне Ставропольскаго уезда, живут почти исключительно одной землей. Мещане разводят в больших размерах лун, сбыт котораго здесь всегда обезпечивается Волгой. Это — их главный, почти единственный источник существованія. В нынешнем году был полнейшій неурожай как хлебов, так и овощей. Не родился и лук. Благодаря этому наши мещане с осени же начали терпеть страшную нужду, которая постепенно росла. Положеніе их тем более печально, что к ним на помощь не приходит ни земство, ни казна. Теперь, с открытіем навигаціи, известная часть мещан найдет, конечно, работу на Волге, но в теченіе всей зимы у них не было никаких заработков. Понятно, что им приходилось страшно бедствовать; нищенство развелось в городе до последней степени...

— Как жаль, что о подобных фактах слишком мало писалось в местных изданіях,—заметил я.

— В этом, конечно, менее всего виноваты сами местныя изданія,—возразил г. Дробышевскій.—Мы не только не могли печатать то, что нам присылалось лицами, живущими в уездах Самарской губерніи и лично наблюдавшими положеніе населенія,—мы лишены были возможности даже перепечатывать из столичных изданій то, что касалось Самарской губерніи. Долгое время слова „голод", „голодающіе", а потом слово „цынга" подвергались систематическому вычеркиванію и ни под каким видом не допускались на страницах „Самарской Газеты“. Дело дошло до того, что когда для борьбы с цынгою и для ухаживанія за цынготными больными понадобились фельшерицы и хожалки, то даже местный врачебный инспектор, делая вызов этих лиц чрез объявленія в местных изданіях, не мог напечатать, что эти лица нужны именно для борьбы с цынгой, а должен был глухо и неопределенно сказать, что, мол, „в виду появившейся эпидеміи“ и т. д. Понятно, что такая таинственность отнюдь не способствовала успокоенію жителей, а скорее, совершенно наоборот, вызвала среди них немалую тревогу. Никто не подумал, что дело идет о цынге, так как сильное развитіе этой болезни давным-давно уже всем было хорошо известно, и потому обыватели не могли допустить мысли, чтобы можно было скрывать цынгу, а порешили, что дело идет о появленіи новой, какой-нибудь другой, гораздо более грозной и страшной эпидеміи. И вот начались догадки: „что же это за эпидемія, которую не решаются даже назвать по имени; уж не чума ли, о которой еще недавно так много говорилось и писалось?..“ Таким образом администрація, стесняя печать, лишая ее возможности говорить о голоде и эпидеміях, способствовала лишь усиленію в обществе и в народе тревоги, доходившей по временам даже до паники. Здесь кстати будет заметить, что цензором „Самарской Газеты“ в то время был не кто иной, как местный вице-губернатор г. Кондоиди, об отношеніи котораго к голоду мне придется далее говорить более подробно.

Заручившись от г. Дробышевскаго некоторыми необходимыми сведеніями, я поспешил на почту, чтобы отправить телеграммы и письма.

Захожу в почтовую контору и застаю там двух- трех чиновников в мундирах с белыми пуговицами и желтыми кантами.

— Могу я отправить телеграммы и заказныя письма?

— Телеграммы мы примем, но писем отправить сегодня нельзя.

— Следовательно—завтра?

— И завтра нельзя.

— В таком случае, когда же они пойдут?

— Послезавтра, во вторник.

— Ах, Боже мой! Что же мне делать? Это очень спешныя, важныя письма... Не можете ли вы сделать исключеніе — принять от меня эти письма сегодня же: я здесь проездом и через час уезжаю в уезд, в самую глушь, где, быть-может, целую неделю не встречу почтоваго отделенія.

Я вижу, как лицо чиновника, который вел со мной беседу, -начинает омрачаться.

— Нет, этого нельзя, — сухо говорит он, — сегодня нет пріема. Должен же быть и нам когда-нибудь праздник.

— О, разумеется! — соглашаюсь я. — Но будьте добры, войдите в мое положеніе. Раз вы уже здесь, так сказать на службе, на работе, то почему бы вам не принять от меня моих писем? Ведь это дело пяти минут.

Мои настоянія производят, повидимому, непріятное впечатленіе на чиновника.

— Странное дело,—с явным раздраженіем говорит он:—для всех людей на свете есть праздники, только для почтовых чиновников их нет... Но ведь почтовые чиновники такіе же люди... Для них также необходим отдых. Ведь ни один человек не может жить без отдыха.