Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

– Тогда иди, – цверг махнул рукой в сторону полок. – Бери, что нужно. Стол найдешь. Закончишь – поставишь на место. И будь добра, веди себя прилично. Архив все-таки… здесь память хранится.

Память хранилась в аккуратных серых папках, с виду совершенно одинаковых. Разнились лишь надписи на корешках, сделанные аккуратным же почерком. Папки стояли в шкафах. Шкафы выстроились вдоль стен. Изнутри Архив выглядел упорядоченным и огромным…

– По годам смотри, – донеслось откуда-то со стороны выхода. – На шкафах написаны. А на полках уже по алфавиту. Если не знаешь имени, то можешь в картотеке глянуть.

Цверг появился в проходе. В одной руке он держал изящную чашку, во второй – пирожок.

– Там несколько направлений классификации. По фамилии потерпевшего. По адресу. По фамилии следователя, который вел дело. По типу совершенного правонарушения…

– Спасибо.

Тельма сказала это вполне искренно.

Фамилия… какую искать? Мамину настоящую? Или ту, под которой ее знали? Адрес… Остров не относится к Третьему округу. Но и Мэйнфорд никогда не служил в округе другом, а если он вел дело, скажем, как и дело Безумного Ника, то и храниться оно должно здесь. Если не само, то хотя бы копия.

Еще бы цверг убрался.

Но нет, стоит, смотрит, если не сказать – любуется.

– В кино сходить хочешь? – поинтересовался он между делом.

– Нет.

– А в театр?

– И в театр не хочу.

– Брезгуешь? – Он облизал пальцы.

– Чем?

– Мною…

– Нет, – подумав, ответила Тельма. Она задержалась на развилке между двадцать третьим и двадцать четвертым годами. В этом прошлом папки потемнели, отсырели будто. И было их как-то слишком уж много. – Я не люблю кино. И театр.

– А что любишь? – Цверг склонил голову набок.

– Работу.

– Смешная. Я тоже люблю работу, но это еще не значит, что я должен жить исключительно работой. – Он отпил душистый кофе, запах которого дразнил Тельму. – Ладно, мешать не стану. К слову, время было шальным… очередная война… поэтому личности некоторых жертв так и не были установлены.

Тельма кивнула, давая понять, что учтет.

Двадцать второй… двадцать второй год занимал дюжину шкафов. И папок в них было несколько сотен. Некоторые – совсем тонкие, другие – пухлые, иные и вовсе толщиной с солидную книгу. Тельма провела пальцем по пыльным корешкам.

Фамилии.

И снова фамилии. Множество фамилий, которые совершенно ни о чем ей не говорили. И среди них единственная, которая и вправду волновала.

Не Деррингер.

Даже в этом ей отказали. Тельма тронула папку.

Пустота. Ни тени эмоций. И было бы странно ожидать иного. Кто бы ни ставил эту папку на полку, для него Элиза Деррингер была чужим человеком.

– Вот и я… – тихо сказала Тельма. – Ты уже заждалась, наверное…

Нелепо разговаривать с бумагами.

И смешно надеяться, что среди бумаг этих отыщется хоть что-то, способное скомпрометировать Гаррета. Но Тельме нужно знать, если не как все было на самом деле, то хотя бы как это представили.

Она прижала папку к груди.

Мелькнула безумная мысль вынести, сунуть под рубашку, прикрыть пиджаком, но Тельма ее отбросила. Архив, конечно, не хранилище улик, но и здесь стоят сторожки, а вылететь с работы за попытку украсть старое дело – это совсем не то, что ей сейчас нужно.

Она устроилась с папкой у стены. Стол был старым, но чистым, пыли и то не наблюдалось. Светильник зажегся с первого щелчка, и яркий, стало быть, или заряжали недавно, или пользовались мало.

Тельма выложила блокнот.

Ручку.

Пару острых карандашей.

Точилку.

И дальше откладывать неизбежное стало невозможно.

Она столько раз представляла, как доберется до этой папки. Откроет… и… и на этом мечты обрывались, потому что здравый смысл, которого в Тельме резко прибыло в первый год выживания, подсказывал, что не стоит ждать ни истины, ни великих открытий. А надежда… надежда, которая, как водится, жила до последнего, нашептывала, что именно эта папка станет первым гвоздем в гробу Гаррета.

Тельма провела ладонью по шершавой поверхности, стирая ту малую пыль, с которой не справлялись амулеты-очистители. Поднесла ладонь к носу. Понюхала. Бумага и чернила. И да, пыль, куда без нее. Но ни духов, ни крови. И это хороший признак? Или наоборот?

Хватит.

Она открыла папку.

Зажмурилась и так просидела долго, показалось – вечность, но на деле вряд ли больше нескольких минут. Зато дыхание выровнялось, и сердце успокоилось.

Надо отнестись к этому как к задаче.

Логической.

Головоломке, вроде тех, до которых охоча была директриса… Она и в Тельме видела не человека, а очередную головоломку, разгадать которую не получалось. И это директрису злило неимоверно. А Тельма… Тельма веселилась.

Странно, что ее веселила чужая злость. Это же ненормально?

Она брала в руки лист за листом, просматривая бегло.

Перечень документов, которым надлежало быть в папке. Первичный протокол осмотра… время вызова… анонимный звонок? Забавно. Приезд бригады… список людей, находившихся в доме… и ни слова, почему дело передали Третьему округу. И естественно, никакого упоминания о Гаррете… а ведь он был там! Был! Тельма помнит!

Она нашла собственное имя.

Усмехнулась.