Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

Мэйнфорд насторожился, он впервые слышал, чтобы Провидицы баловались магией. Нет, они могли рассказать о будущем, о тех гранях будущего, которые становились доступны их взгляду.

– Для нее переплели нити ваших судеб.

– Это как?

На полных резко очерченных ее губах мелькнула даже не улыбка – тень ее. И этой тени достаточно стало, чтобы лицо Провидицы, совершенное, но мертвое, как деревянная маска, ожило.

– Если суждено родиться троим, пусть так. Она решила, что из всего помета она выберет того детеныша, который воплотит в жизнь ее мечты.

Еще одно безумие, сокрытое завесой прошлого.

Интересно, в этом городе вообще существуют нормальные люди? Если да, то где они?

– Она пожелала, чтобы у этого детеныша было все. Красота и обаяние ее дочери. С девочки для успешного замужества хватит и приданого… не смотри на меня так, Мэйнфорд-мааре, это не мои слова…

– Значит, красота и обаяние?

А ведь она, дорогая сестрица, всегда отличалась поразительной непривлекательностью, которая заставляла матушку морщиться, вздыхать, удивляясь, в кого же пошла эта девочка.

Она никогда не была милой.

Или очаровательной.

– Что же забрали у меня?

– Твою удачу. Почти всю, до капли. Твое здоровье, те крохи, которые тебе выпали от судьбы. Твою силу…

– Ошибаешься, моя сила со мной.

– Нет, Мэйнфорд-мааре, не твоя, но твоей крови. Твоей иной крови, которой суждено было проснуться на древнем алтаре. Эта кровь слишком стара, чтобы подчиниться Пряхам. Так что да… кровь не позволила отнять у вас все.

– Спасибо.

– Не меня стоит благодарить. И не Пряху. Она лишь делала то, что просили. Однако не хмурься, Мэйнфорд-мааре, нельзя отнять, ничего не дав взамен.

– И что же мы получили?

На браслетах в любовном экстазе свиваются змеи, и крохотные сапфиры их глаз то и дело вспыхивают, стоит коснуться их.

– Его совесть… честь… и чувство долга.

Да, пожалуй, у Джессемин чувство долга порой брало верх над разумом.

– Ценные приобретения.

– Какие есть… мне хотелось, чтобы ты знал.

– А разве вы не обязаны хранить тайну? – Этот вопрос не то чтобы интересовал Мэйнфорда. Пожалуй, это знание, сколь бы далеко ни было оно от реальности, вряд ли что-то способно было изменить в его жизни.

– Дочери Великой Лалохи обязаны чтить ее волю. Она избрала тебя.

Вот только подобной чести ему не хватало. Богам случалось снисходить до смертных, но ничего хорошего смертным это не приносило.

– Не бойся, Мэйнфорд-мааре, – рассмеялась Провидица, и смех ее был подобен скрежету гвоздя по стеклу. – Великая Лалоха не имеет обыкновения вмешиваться в судьбы. Она лишь смотрит. Мы лишь смотрим.

Провидица коснулась глаз.

– Иногда – говорим. Никогда – не действуем. Действуют люди… но люди порой прислушиваются к тому, что мы говорим, и верят в то, что мы видим.

Ну да, обычное божественное словоблудие.

– Твой брат – сильный малефик, – наверное, она и сама устала, если заговорила напрямую.

– Быть того не может.

– Почему?

– Его нет в списках.

– О матушка! – Провидица вновь рассмеялась. – Наивность тебе оставили.

Мэйнфорд засопел.

Обидно было осознавать собственную дурость. Конечно. Списки и тестирование. Обязательное ежегодное тестирование, которому подвергался каждый житель Конфедерации после достижения им одиннадцатилетнего возраста.

И самого Мэйфорда проверяли на камне.

Камень нельзя обмануть. А вот человека, который держит этот камень, вполне можно, если не обмануть – не тот путь – то подкупить.

Чего ради?

Дар – это честь. Знак свыше, если не избранности, то хотя бы расположения. Но сильный дар – еще и ответственность. Чем выше уровень, тем больше обязательств и пут, которых Гаррету, судя по всему, удалось избежать.

Он не лил свою кровь на Черный алтарь.

Он не приносил клятву.

Он… был отвратительно свободен.

– Вижу, ты понимаешь. Твой брат амбициозен сверх меры. За троих, скажем так. А род Альваро всегда отличался стремлением к власти. Твой брат… способен. Очень способен. Тебе он кажется человеком недалеким, но это – одна из масок. Твой брат способен нарушить равновесие и выпустить из Бездны тех, кто в ней заперт. Это… многим не по вкусу.

– И мне следует его остановить?

Мэйнфорд поднялся.

Сколько он здесь провел? Час? Два? Все десять? В комнате без окон время чувствовалось иначе, и Мэйнфорд не удивится, если окажется, что в доме Провидицы он провел даже не часы – дни.

С дочерей Великой Лалохи станется пошутить.

– Было бы неплохо. – Она подала мятую рубаху. – Но не нам указывать тебе, что делать.

– Да неужели.

Раздражение нахлынуло вместе с усталостью. Ладно, секс был хорошим, это стоило признать, но ни один хороший секс не стоит потерянного на пустые разговоры времени.

– Мэйнфорд-мааре! – Она все же села, скрестив ноги, нагая и совершенно бесстыдная. Или лучше сказать, совершенная в своем бесстыдстве? – Мне кажется, что я вновь плохо объясняю. Великая Лалоха не требует от тебя принести на алтарь сердце твоего брата.

– Спасибо и на этом.

– Но предупреждает, что на этом алтаре может оказаться твое собственное.

Рубашка была мало того что мятой, так еще и несвежей. И почему-то именно сейчас это обстоятельство безумно злило Мэйнфорда.