Голодная дорога

Мы опять замолкли. Потом он спросил, осталась ли у нас еда. Я принес ему немного гарри, и он поел его с сушеной рыбой. Затем я заметил кастрюлю с жареным подорожником и жарким, которую Мама отложила в сторону, и подал фотографу. Наевшись, он открыл чехол от своей камеры и достал оттуда стопку вкусно пахнущих фотографий. Он пересмотрел их и дал мне. Это были снимки с рыбного фестиваля, фотографии людей на Дне Маскарада. Все ряженые были причудливые, фантастические, огромные; некоторые были чудовищные; другие прекрасные, как русалки с моря, на устах которых плавает вечная загадочная улыбка; на других снимках в руках у мужчин были кнуты, и они били ими друг друга. Также у него были снимки восстания. Студенты, озлобившиеся мужчины и рассвирепевшие женщины кидались камнями в фургон. Были и другие снимки: женщины на рынке убегали от преследования, белые люди сидели на просторах роскошных пляжей под большими зонтами, и черные люди разносили им выпивку; ребенок плакал за спиной у матери; горел дом; шли похороны; люди танцевали на вечеринке, и юбки у женщины были задраны, так что обнажились прекрасные бедра. И затем я наткнулся на самую странную из всех фотографий, о которой фотограф сказал, что она с другой планеты. Это была фотография мужчины, повешенного за шею на дереве. Я не видел веревки, на которой он висел. Белая птица готовилась сесть ему на голову, и была схвачена камерой именно в этот момент. Лицо мужчины было странным, почти знакомым. Его глаза были широко раскрыты, как будто он увидел все разом; его рот скривился, а ноги были скрещены и скрючены.

— Что с ним случилось?

— Его повесили.

— Он мертвый?

— Да.

— Что случилось?

— Его повесили.

— Кто?

— Там, за морями.

— Море его повесило?

— Нет, это — другой континент.

— Континент повесил его?

— Нет.

— Так что же?

— Они.

— Кто?

Он сделал паузу. Я был смущен.

— Какие-то белые люди.

Я ничего не понимал. Он взял у меня фотографию и положил ее к другим снимкам.

— Почему?

— Ты еще слишком маленький, чтобы все это слушать.

Мне стало еще интереснее.

— Почему?

— Что почему?

— Почему его повесили?

Он молчал. Я тоже задумался.

— Это все из-за белой птицы?

— Какой белой птицы? А, той. Нет.

— Так почему же?

Он снова замолчал. Затем сказал:

— Потому что им не нравится игра на пианино.

Я чувствовал, что ему хочется поменять тему разговора. Он спрятал снимки в свой чехол. Его глаза смотрели по-другому. Его голос изменился, когда он сказал:

— Восемь людей, с которых я делал фотографии, сейчас уже мертвы. Когда я смотрю на снимки с мертвых людей, что-то начинает петь в моей голове. Какие-то сумасшедшие птицы. Я не должен был тебе все это говорить. Ты еще маленький мальчик.

Он лег на мат. Я заметил, что от него пахнет сладкими духами, очень любопытными благовониями. Я спросил его об этом.

— Это для защиты, — сказал он. — Защита от врагов.

— Я почувствовал аромат, когда вы еще не постучали к нам в дверь.

Он улыбнулся. Он был доволен эффективностью своих чар. Он лежал очень тихо, и вскоре я подумал, что он уснул. Но я хотел, чтобы он говорил.

— Расскажите мне историю, — попросил я.

— Задуй свечу и засыпай.

— Сначала расскажите историю, а потом я засну.

— Если я расскажу историю, ты не сможешь заснуть.

— Почему не смогу?

Он встал и задул свечу. В комнате стало тихо. Я слышал только его дыхание.

— Жизнь — суровая штука.

— Крысы тоже это говорили.

— Но что крысы знают о жизни? — сказал он.

— А почему она суровая? — спросил я.

Он молчал.

— Давай спать.

— Почему?

— Если ты дождешься, когда запоет утренний жаворонок, ты уже не уснешь.

— А вы будете еще приходить к нам?

— Каждый день.

Я знал, что он обманывает и что очень долго он не будет к нам приходить. Мне даже пришло в голову, что мы его больше никогда не увидим. Его ложь немного успокоила меня. Я хотел было попросить его почаще навещать нас, но он уже начал поскрипывать зубами. Я лег рядышком в надежде, что он вдруг заговорит, так было однажды, когда он был пьяный. И он начал говорить, но говорил во сне, и я не мог понять всех фантастических историй, которые он мне поведал. Затем он перевернулся, толкнул меня, перестал скрипеть зубами, и его речь стала затихать. Он убедил меня. Мне пришлось отпустить его.

Наутро он ушел. Мне стало грустно, что его нет. Он сфотографировал всех, кроме себя. И через какое-то время я забыл уже, как он выглядит. Я запомнил только его стеклянный шкаф и камеру со вспышкой. Единственное имя, которое у меня осталось от него — Фотограф. Для Папы он написал послание, где благодарил всех нас за гостеприимство. Папа был польщен этим письмом, и в наши счастливые вечера мы рассаживались и начинали говорить о разных событиях и людях, но больше всех мы любили фотографа. И поскольку мы любили его, я был уверен, что когда-нибудь мы обязательно увидим его снова.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 1