Голодная дорога

Папа внезапно остановился, как если бы получил удар в живот. Затем он медленно растянулся на полу, притворяясь, что получил нокдаун. Мама засмеялась. Быстрая вспышка сверкнула в одном из моих глаз, словно у меня в голове находилась камера. На какое-то мгновение все застыло. Стены растворились, комната исчезла, и в относительном пространстве этого времени мы двигались в каком-то неизвестном направлении.

— Сейчас мы находимся на луне, — сказал я.

— А еда еще не готова? — спросил Папа, вставая и отряхивая свои брюки.

Мама принесла еду, и мы поели в тишине. У Папы проснулся страшный аппетит, и он съел всю скудную еду с нескрываемым наслаждением. После еды Папа зажег сигарету, пока мы с Мамой убирали со стола. Папа курил на стуле, делая глубокие затяжки и выпуская дым долгими выдохами. Мама присела со своей корзинкой и стала считать деньги.

— Этот сезон дождей совсем нас разорит, — сказала она.

— Скоро будет великая передышка, — ответил Папа.

Затем я вспомнил, что Мама обещала рассказать мне историю. Я спросил ее об этом, и она улыбнулась, но не прекратила подсчета, используя для этого все десять пальцев. Внезапно Папа вздрогнул, его плечи задрожали. Он поспешно встал, надел ботинки и вышел.

— Что случилось? — спросил я.

— Твой Папа что-то почуял.

— Что?

— Послание, предостережение.

— Как?

— Своим телом.

Я замолк. Необъяснимый страх проник в меня. Я слышал, как мир тяжело вздыхал. Мама перестала считать деньги, отложила в сторону корзину и послала меня купить немного огогоро.

Снаружи было темно. Дождь прекратился, но сам воздух был влажный. На каждой поверхности лежал слой испарины. Весь коридор был в лужах. Поселение притихло, как будто дождь прибил к земле все звуки. Строения находились в таком порядке, какой я никогда не замечал раньше. Все стены были мокрые, и вода капала с крыш. У входа в поселение я услышал, как вода булькает в канаве. Вокруг никого не было. Деревья покачивались в темном небе, я слышал, как дышат листья. Я задрожал и стал пересекать улицу. Сгоревший фургон, казалось, уменьшился в размерах. Осколки стекла на земле были единственным напоминанием, что когда-то существовал шкаф фотографа. Я постучал в дверь продавщицы огогоро. Прошло время, прежде чем она открыла.

— Я слушаю.

Ее серьезное лицо с длинными скарификациями испугало меня. Я попросил налить огогоро. Она взяла мою бутылку, пошла в комнату, оставив меня в промокшем коридоре. Я слышал, как за стеной разговаривала ее семья. Через какое-то время женщина вышла с таким же угрюмым лицом. В одной руке она держала кусок эба. Через открытую дверь в комнату я увидел ее семью, пятерых детей и мужа, сидящих кружком на полу, которые ели из одинаковых посудин. Она дала мне бутылку и сдачу. Я покинул этот барак, пахнущий вяленой рыбой и мочой, и пошел к дороге. Я думал о фотографе, когда увидел, как за сгоревший фургон заходит мужчина. Сначала я подумал, что это Папа. Но когда я подошел ближе, то столкнулся с незнакомцем, который мочился на дверь фургона. От его мочи шел пар.

— На что это ты смотришь?

— Ни на что.

— Уходи отсюда, невоспитанный ребенок.

— Я не невоспитанный.

— Замолчи.

— Нет.

— Что? — закричал он.

Затем он выругался.

— Из-за тебя я написал на себя.

Я засмеялся и подался назад.

— Кто твой отец, а? — спросил он в ярости.

Я развернулся и стал уже уходить, когда услышал, что он снова ругается. Оглянувшись, я увидел, что он бежит за мной, продолжая писать. Я пустился наутек.

— Бог накажет тебя, бесполезный ребенок! — крикнул он.

— Бог накажет и тебя! — ответил я.

Он гнался за мной. Я бежал. Огогоро расплескивалось. Я заскочил в кусты буша и стал ползти через них, пока не достиг заднего двора какого-то дома. Я все еще слышал, как человек ругается на новое поколение детей. Его пьяный голос затихал в темноте, время от времени становясь громче.

— Глупые дети, — кричал он. — Смотрят на мой отросток. Как будто у отца такого нет.