Голодная дорога

Помимо того, что он проглатывал угрожающие для жизни куски эба, его диета была безразмерной. Он съедал столько, что, казалось, его тело представляет из себя пропасть. И ел он быстро, словно нападая на еду, перемежая контратаки и многоходовые комбинации в схватке с увесистой порцией. Он ел так много, что Мама стала очень худой, а я совсем потерял аппетит. Папа ел за нас всех. И в конце ужина он всегда жаловался на то, что ему недостаточно одного эба и как ему хочется еще жаркого. Он никогда не говорил о вкусе еды. Мой живот стал раздуваться.

Но еще хуже было то, что он стал меньше зарабатывать. Все свободное время он проводил в мыслях о боксе. Он проделывал немалые расстояния, чтобы попасть на бесплатный или дешевый боксерский матч. Часами его не было дома. Затем он стал тратить меньше денег на еду. Чтобы больше оставалось на выпивку. Поев, он выходил из дома и шел по барам, опираясь на свою славу, и люди покупали ему выпивку. Он приходил домой пьяный. Чем больше он тренировался, тем больше пил. И чем больше он пил, тем больше помрачался его рассудок и тем неугомоннее он становился. Он мог целый час хрустеть суставами, разминая свое тело, полное тайных энергий и расстроенных мечтаний о величии.

Он начал пугать нас. Когда я узнавал, что он пришел домой после бара, я уходил бродить по улицам. Но когда день начинал клониться к вечеру, и он выходил тренироваться на улицу, я всегда был среди толпы, наблюдавшей, как из его импровизированных движений рождаются новые приемы. Люди, однако, начинали поговаривать по поводу моего раздувшегося живота. Пристально наблюдая за упражнениями Папы, двое мужчин говорили:

— Его сын голодает.

— Его жена совсем похудела.

— Ты не замечаешь, что, чем сильнее он становится…

— Тем худее становится его сын.

— Его сила возрастает…

— А жена усыхает.

— Учит он новые трюки…

— А с сына падают брюки…

Они оба засмеялись. Глубокий голос из толпы сказал:

— Он съедает всю их еду.

Женщина добавила:

— Что-то втемяшилось ему в голову.

Пара умников снова завела разговор.

— Большой человек…

— Но нет стыда…

— Большие мускулы…

— А ума ни следа…

Они засмеялись в пьяном веселье. Мне все это слушать было совсем невесело, и я временно прекратил ходить смотреть на Папу. Я одиноко играл на улице, в то время как люди наблюдали за тем, как он осваивает новые забавы. Папа разбивал доски кулаками, бил бутылки себе об голову, поднимал сразу несколько человек и сгибал металлические прутья вокруг локтя.

* * *

Я сидел один вдали от толпы, наблюдая за улицей, когда резкая голубая вспышка, подобно молнии, прошла у меня между глаз. Я услышал, как закричал слепой старик. Я ничего не понимал. Залаяла собака. Небо было чистое. Я смотрел на улицу и вдруг увидел, как сам по себе катится металлический обод велосипедного колеса. Я замер. Обод, катясь, отбрасывал вспышки света с каждым оборотом. Я ждал. Я смотрел по сторонам. Улица была пуста, но металлический обод катился по направлению к сгоревшему фургону. Я услышал шум. В глазах у меня зарябило. Когда я снова посмотрел, то увидел тень, которая вскоре стала мальчиком. На нем были белые шорты и синяя рубашка, он катал обруч вокруг фургона. Откуда он вдруг возник? Я был поражен. Казалось, что он появился из ниоткуда. Мной овладела ярость. И затем, так же внезапно, мальчик исчез. Я встал и пошел к фургону. Металлический обруч лежал на земле. Я осмотрел все вокруг фургона и ничего не увидел. Я уже собрался уходить, когда внезапно тень загородила мне свет солнца и заставила обернуться. На крыше фургона, подобно ребенку-завоевателю, осматривающему свои новые владения, стоял мальчик, который был выжжен из реальности в один знойный полуденный час харматтана и материализовался только сейчас, в конце сезона дождей. С высоты он наблюдал за Папой.

— Так ты тот мальчик, который пропал? — спросил я.

— Нет.

— Ты превратился в собственную тень?

— Нет.

Он отвечал на мои вопросы, едва удостаивая меня взглядом,

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Зачем?

— Нечего тебе играть на крыше фургона.

— Почему это?

Взбешенный его спокойствием, я залез на фургон и попытался сбросить его вниз. Мы стали драться. Я ударил его по лицу, а он — меня. Я снова его ударил, он обхватил меня за талию, и мы принялись бороться. Он опрокинул меня, вскочил мне на грудь, выпустив весь воздух из нее. Вскоре мы оказались на твердой земле. Я ударил его, но он поймал мою ногу и бросил меня оземь. Я вскочил и стал беспорядочно сыпать ударами во всех направлениях с той безоглядностью, которой я научился у Папы, и один из ударов попал в цель. Из носа у мальчика потекла кровь. Кровь его не смутила, и он направил серию ударов в мою сторону, разбив мне половину лица; мы сцепились, упали на землю, встали и в слепой ярости били друг друга, пока чьи-то взрослые руки нас не разняли. Словно два дерущихся петуха, которых расцепили в разгар кровавой битвы, мы беспомощно пинали воздух, изливая свою ярость в ругательствах и проклятиях.

На другой день, когда Папа тренировался, я снова увидел этого мальчика на крыше фургона. Я подошел.

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Нет.