Голодная дорога

— Оставь его.

— Если бы он не был болен, я бы выпорол его еще разок.

И затем он сказал мне:

— Ты думаешь немного о нас, а? Как с нас сходит семь потов, чтобы накормить тебя, уплатить ренту, купить одежды, а? Весь день, как мул, я таскаю тяжести. Голова раскалывается, мозги сжимаются, и все для того, чтобы накормить тебя, понимаешь?

Всю ночь он говорил в таком духе. Голова у меня раскалывалась от жара и видений. Голова Папы стала очень большой, глаза его выкатились из орбит, рот стал широченным. Мама была поникшей, исхудавшей и какой-то вытянутой. Они превратились в гигантские тени моей лихорадки. Они возвышались надо мной, как башни, и когда они говорили обо мне, казалось, что они говорят о каком-то призраке, о том, кого здесь нет. А меня и не было здесь, в комнате. Я был далеко в стране дорожных лихорадок.

Все звуки ночного поселения умножались и эхом прокатывались во мне. Я продолжал отказываться от еды, и, кроме воды, ничего не мог проглотить. Мама несла стражу возле меня со свечой, Папа с сигаретой. Тени бродили по комнате. Я чувствовал, что отступаю от мира людей и вещей. Поздно ночью Мама приготовила мне перечный суп. Он был острый и приправлен горькими травами. Когда я выпил, мне немного полегчало. Затем она налила мне полбокала огогоро с маринованными, сильно пожелтевшими корнями.

— Донгояро, — сказала Мама, настаивая, чтобы я выпил все одним глотком.

— Не будешь пить, я побью тебя, — пригрозил Папа.

Я выпил все за один раз и меня затрясло до самых глубин живота от чудовищной горечи. Ко рту подступила желчь; настойка была такой горькой, что я затрясся от отвращения. Мама дала мне пососать кусок сахара, но слаще у меня во рту не стало. Всю ночь до самого утра во рту стояла горечь.

— Горечь выводит малярию, — сказала Мама, укладывая меня в кровать.

— Горечь — как раз то, что нужно мальчику, — сказал Папа грозным голосом.

Он был все еще зол на меня за то, что они не спали всю ночь, за то, что они так мучились и беспокоились; и сейчас он не мог простить меня, потому что я заболел и не мог быть отдушиной для его раздражения. Защищенный от его ярости лихорадкой, я спал в ту ночь, осаждаемый дурными снами и духами дороги.

* * *

Спустя три дня, в субботу утром, я все еще был болен. Глаза и рот у меня пересохли, и в ушах продолжали звучать птичьи трели. Мама грохотала мисками и убирала комнату. Папы дома не было; Мама сказала, что он пошел работать в гараж. Ближе к полудню пришел Джеремия, принеся фотографии с вечеринки. Мама сказала, что ему придется зайти еще раз. Он поворчал по поводу того, как дорого ему обходятся фотографии бедных людей, но сцен устраивать не стал.

В комнате было очень жарко. Воздух из открытого окна вносил мух и комаров, но не прохладу. Я обильно потел у себя в кровати, пока она не превратилась в сырое болотце. Мое тело все было изранено, ступни ныли, и головная боль раздирала мозг. Я смотрел, как Мама в сухих облаках пыли убирает комнату. Она выглядела как образец терпения. Она сказала:

— Ты должен слушаться отца и быть осторожным, когда идешь по дороге.

— Да, Мама.

— Дорога глотает людей, и иногда по ночам слышно, как они зовут на помощь, просят достать их из ее живота.

— Да, Мама.

Она вытерла шкаф и приготовила мне еду. Я немного поел. Она помогла мне встать с кровати, чтобы принять ванну. Дневной свет обжигал мне глаза, звуки поселения ударяли по нервам, и взгляды других съемщиков обостряли мое чувство умножения, когда я шел на задний двор. Мама приготовила теплую воду с травами.

— Помойся в ней хорошо, — сказала она.

Когда я снял одежду, стало холодно. Но вода была горячая, и мыло пахло хорошо. Меня повели в комнату, и я почувствовал себя заново рожденным. Мама натерла мне все тело травяным маслом.

— Пришло время пить донгояро, — сказала она.

Я чуть не упал в обморок от одного воспоминания о его горечи.

— Если все не выпьешь, я не пущу тебя сегодня на улицу.

Я выпил все до дна. Позже я удивлялся собственной моче, которая была темно-желтого цвета из-за этой горечи.

Днем начали доноситься голоса суетящихся людей, подновляющих входы в свои дома. Я слышал болтовню соседей, одни собирались на субботнюю прогулку, другие навестить друзей или родственников. Мама приодела меня в одежду, которую я носил только на Рождество. Она расчесала мне волосы и притерла лицо пудрой, которую я смахнул вместе с потом. Затем нас пришла повидать Мадам Кото.

Она выглядела очень величественно в белом магическом ожерелье, в роскошно отделанном платье и солидной кофте. Она приоделась, словно для визита к богатым родственникам.

— Азаро, что с тобой случилось?

— Я потерялся.

— Ты совсем пропал.

— Нам придется связать ему ноги, — сказала Мама. — Он слишком много гуляет.

Мадам Кото засмеялась и вынула котелок с перечным супом из козлятины.

— Нет ли в нем демонов? — спросил я.

Она бросила на меня строгий взгляд, улыбнулась Маме и сказала:

— Там много мяса и рыбы.

Этот суп был вкуснее того, которым она обычно кормила посетителей. Я тут же все выпил, съел все мясо и рыбу, и живот мой раздулся.

— А мой суп ты так и не доел, — сказала укоризненно Мама.