Голодная Гора

- Твой брат выказывал живой интерес ко всему, что касалось шахты, продолжал Медный Джон. - До своей болезни он часто ездил вместе со мной в контору Николсона, где мы втроем обсуждали все дела, и зачастую он вносил предложения, которые мы с Николсоном считали весьма разумными и полезными для дела. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что ты ни одного раза не выразил желания поехать со мной на шахту с тех пор, как вернулся домой. Да и здесь, в Клонмиэре, тобой владеет то же самое безразличие. Здесь, в имении, тоже много дел, и Нед Бродрик был бы тебе благодарен за помощь, но он мне говорил, что почти никогда тебя не видит. Я не могу этого понять - ведь у меня каждая минута на счету, каждый час занят той или иной работой - как ты умудряешься проводить целые дни в непростительной праздности?

Снова школьный учитель, подумал Джон. Сколько раз в Итоне слышал он эти слова? Им вновь овладело привычное чувство злобного упрямства, которое он испытывал всякий раз, когда заходила речь о его лени и праздности.

- Даже в пору твоего пребывания в Линкольнс-Инн, - продолжал отец, тебе требовалось полгода на ту работу, которую я в твои годы мог выполнить за неделю.

- Мы совсем разные люди, сэр, - возразил Джон. - У вас есть способности к работе, а у меня их нет. Раз уж мы заговорили об этом открвоенно, я должен признаться, что терпеть не могу заниматься делом, к которому у меня нет способностей.

Медный Джон смотрел на него, ничего не понимая. Потом пожал плечами, словно давая понять, что дальнейшая дискуссия бесполезна.

- Тебе двадцать восемь лет, Джон, - сказал он. - Твой характер определился, и мне больше нечего тебе сказать. Итон, Оксфорд и Линкольнс-Инн тебе ничего не дали. Я не могу не испытывать разочарования, видя, как мой единственный сын пускает на ветер полученное им прекрасное образование, благодаря которому перед ним открыты широкие возможности сделаться полезным членом общества, и вместо этого усваивает все недостатки и пороки, столь характерные для национального характера в нашей несчастной стране. Мне остается только надеяться, что ты не падешь так низко, как наш сосед Саймон Флауэр.

Если бы только, думал Джон, вы обладали хоть в какой-то мере терпимостью Саймона Флауэра, его великодушием и обаянием, если бы вы понимали, как это понимает он, что молодого человека следует предоставить самому себе, мы бы ладили с вами гораздо лучше, чем это происходит на самом деле.

- Эта страна могла бы стать великой и славной, - сказал Медный Джон, если бы народ обладал инициативой, если бы у людей было чувство ответственности. К сожалению, оба эти качества у нас отсутствуют, и у тебя, к несчастью, тоже.

- Возможно, - сказал его сын, - люди совсем не стремятся видеть свою страну великой и славной.

- Чего же в таком случае желаешь ты? - гневно воскликнул Медный Джон. Поскольку ты, очевидно, и сам приналежишь к этим людям, может быть, ты меня просветишь? Вот уже сорок лет, как я пытаюсь это понять.

Джону вдруг стало жалко своего отца, с которым у него было так мало общего и который впервые представился ему не как преуспевающий бизнесмен, директор богатых медных рудников и владелец отличного имения, но как одинокий вдовец, потерявший любимого старшего сына и разочаровавшийся в младшем, человека, который, несмотря на все свои труды и усилия, не понимает соотечественников и не может добиться их любви и одобрения.

- Если говорить обо мне, - сказал Джон, - то я хочу только одного: чтобы меня оставили в покое. Думают ли также и все остальные - этого я сказать не могу.

Отец его снова пожал плечами. Было очевидно, что эти двое так никогда и не сумеют найти общий язык.

- Скажи, пожалуйста, - спросил Медный Джон, - ты когда-нибудь думаешь о чем-нибудь, кроме своих собак?

Что было бы, если бы я сказал ему правду, думал его сын, если бы признался, какие мысли наполняют меня каждую минуту, когда я не сплю, как я ненавижу рудник, этот символ прогреса и процветания, за то, что он так изуродовал Дунхейвен; что мне невыносимо ходить по нашему имению, пока он там хозяин, потому что я не могу интересоваться тем, что не принадлежит мне, мне одному; что у меня все время дурное настроение, и поэтому я не могу прилично себя вести; что я пью больше, чем надо, потому что вся моя душа и все тело тоскуют по Фанни-Розе, дочери человека, которого он презирает; что единственное, что меня в этот момент занимает, это будет она мне принадлежать или нет, а если будет, то принадлежала ли она раньше моему брату, которого уже нет в живых; ведь если я признаюсь во всех этих вещах, он только посмотрит на меня с отвращением и велит выйти вон, а, может, даже выгонит меня из дома. Лучше уж молчать.

- Иногда, сэр, - сказал он, - я думаю о том, пришла ли в нашу бухту килига, думаю еще о зайцах на Голодной Горе, но больше всего, конечно, о борзых.

Медный Джон отвернулся, обратившись к своим бумагам.