Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Удар. И от сердца к мозгу несется боль. Она сковывает меня, как никогда прежде. Приступ застигает врасплох и меня сгибает пополам, словно изнутри, раздробляя едва сросшиеся кости. Я слышу смех, и даже голос распорядителя становится похожим на этот ужасный сиплый, металлический хрип со вкусом крови.

Несешься домой? В руины, что сотворила твоя возлюбленная? Хочешь видеть останки своих родителей? Рони или Алека? Чтобы отомстить ей?

Я знаю, что это ложь. Китнисс никогда бы не позволила им умереть. Она ни в чем не виновата. Не подними она восстание, Дистрикты по-прежнему бы загибались от голода. Она – возрождение всего Панема. Она потеряла сестру…

Маленькую Прим, которая мечтала о жизни? Она ненавидела ее. Китнисс Эвердин заменила ее на играх, чтобы уничтожить тебя.

В ушах проносится дикий свист. Я пытаюсь дышать, но понимаю, что только нелепо открываю рот. Воздух кажется раскаленным, лишенным кислорода. Я не слышу хруста, но чувствую, как кровь сложно лава, испепеляет и ломает кости. Агония становится невыносимой.

Открой глаза.

Холодной волной по мне прокатывается последняя волна боли, перед тем, как приступ растворяется в шуме реальности. Я раскрываю глаза, но по-прежнему ничего не слышу. Надо мной навис Плутарх и незнакомый миротворец. Его лицо окровавлено, но только это его кровь. Они с трудом оттаскивают меня в сторону. Неужели я все-таки набрал вес за последние несколько месяцев проведенные в Капитолии?

Но все хуже, чем я мог себе представить. Едва до меня долетают их крики, и я оборачиваюсь назад. Планолет грузно набирает высоту. Перед тем, как шлюз закрывается полностью, я замечаю очертания кроваво-алого зарева горизонта. Не того нежного оранжевого оттенка, что я любил с детства; не позолоченного ободка раннего солнца; не зеленого очертания посветлевших полей. Луг озарил черный туман, разнесший запах тлена на многие километры вокруг. Серебристые вагоны горят в свете утра. Один за другим вспыхивают баки с горючим веществом. Слышны крики – это догорают тела тех капитолийцев, которых я видел еще несколько минут назад. Вместе с ними в огне пузырятся мундиры капитолийцев. В этом огнище – они равны.

Взрыв и их стоны стихают. Шум планолета заглушает и боль, и страх, и отчаянье. Я чувствую только страшную усталость и тоску. Как давно меня не было дома. И как я рад, что, наконец, возвращаюсь туда.

Все кончится. Только усталость и тоска. Все кончится – и я заживу, как жил до Игр. Не счастливо, но спокойно. Не богато, но сытно. Не боясь больше ночных кошмаров, а радуясь наступлению утра. В глазах плывут лица Плутарха Хевенсби, испуганное и перепачканное кровью лицо миротворца. Стало до жути холодно.

Все кончится. Одно только безразличие. Усталость.

Все. Темнота.

Кончилось.

Нет, Мелларк. Для тебя все только начинается.

***

– Мистер Хевенсби, мы просто не можем скрывать от него правду…– сиплый, тихий голос разрывает тишину.

– Полковник, вам, я смотрю, не особо дорого ваше место?

Плутарх Хевенсби выстукивает по железной поверхности сидения. Он не замечает, что я пришел в сознание, и возможно, это единственная хорошая новость за последние сутки. Я пристегнут к сидению в отдалении от них, но из-за шума турбин, практически не слышу их дальнейшего разговора. Обрывки их фраз и хмурые, спорящие лица свидетельствуют о том, что предположения о том, кто все-таки взорвал поезд, у них все-таки имеются.

Я слишком хорошо разбираюсь в людях. Уверен, распорядитель не собирается посвящать меня в эти предположения. И тогда мой взгляд нашаривает взгляд миротворца, сидевшего напротив Плутарха. К моему изумлению он неотрывно следит за мной. Но то, что шокирует меня больше, так это то, что он продолжает вести беседу с распорядителем, но теперь уже куда громче.

– Вы просто ссадите его и отправитесь в Капитолий?

– Президент Койн должна знать об инциденте. Ее дальнейшие распоряжения относительно «Огненного морника» не должны дойти ни Пита, ни Китнисс, ни кого-либо из бывших победителей. Шайка революционеров ничего не изменит. То, что они живы – вопрос времени.

– Он – победитель, Хевенсби. И не нам с вами судить, каково это – быть выжившим.

– Мне кажется, вы переоцениваете свое положение в армии, полковник. На ваше место найдутся люди и поопытнее, и пособраннее. Мы ссадим вас в Двенадцатом. И ради Бога, поймите, что от того, как долго вы будете молчать о диверсии, зависит продолжительность вашей жизни.

– Дистрикт-12, – запрограммированный голос проводницы заставляет меня всего сжаться.

Дом. Я дома. Сердце старается выпрыгнуть из груди от волнения, и я мечтаю о том, чтобы наклонится над иллюминатором и увидеть родные земли. Хотя бы то, что от них осталось.

Я наигранно зеваю и оглядываюсь по сторонам. Мне на руку то, что этот бывший полковник на моей стороне. И то, что он будет находиться в Двенадцатом увеличивает мои шансы узнать правду. Все что мне нужно – сделать вид, что я не помню взрыва. Будто его и не было вовсе. Плутарх мгновенно расплывается в улыбке.

– Доброго вечера, Пит.