Голограф (СИ)

Ночью батальон Виктора подошел к Останкинской телестудии и без особого сопротивления занял ее. Поднятая по тревоге дивизия имени Дзержинского отказалась выходить из казарм, сославшись на то, что Верховный главнокомандующий Вооруженнымисилами России погиб, а на остальных они клали. Всю ночь спешно созданный временный комитет готовил текст утреннего сообщения, а пока по телевизору показывали патриотические фильмы: «Офицеры», «Они сражались за родину», «Белое солнце пустыни» и подобные им. Другие части заняли типографии и радиостанции.

Зато по интернету почти все западные СМИ в один голос кричали о том, что в Москве произошел вооруженный переворот, что попраны все демократические свободы, и что цивилизованные страны никогда не признают решения так называемого Временного Комитета. В иностранных представительствах стоял дым коромыслом – там срочно сжигали бумаги и стирали файлы накопителей.

Наконец, в десять утра по телевизору выступил генерал-лейтенант внутренних войск, объявив, что армия сохраняет нейтралитет, и будет выполнять только охрану внешних границ. Потом выступил какой-то штатский и зачитал текст, который за ночь родил Временный Комитет. В нем говорилось, что комитет берет на себя всю полноту власти до новых выборов президента и Федерального собрания.

Трупы и раненых увезли еще рано утром, а оставшихся целых американцев заперли в подвале. К двенадцати приехали люди из ФСБ и после восьми часов беседы с ними увезли и их. Все это время мы с Надей просидели за телевизором, иногда заглядывая в Интернет. Виктор, уезжая, велел не дергаться и сидеть на даче пока в Москве все не успокоится.

После вкусного ужина, приготовленного Надей, она вышла из душа в красивом коротком халате. Я заварил в найденной турке кофе, разложил чашки на журнальный столик, и, усевшись в кресло, позвал ее.

Сверкнув белизной бедер, Надя села в кресло напротив и потянулась к кофе, но, увидев, куда я смотрю, безуспешно попыталась натянуть халат. Потом, видимо, вспомнила, что я знаю каждый квадратный сантиметр ее тела, покраснела, и, махнув рукой, бросила попытки. Смутившись, я отвел глаза, но время от времени взгляд падал туда помимо моей воли. Кто бы мог понять мои чувства: зная ее всю, с ног до головы, и помня все, что между нами было, я не имел возможности даже прикоснуться к ней.

Похоже, первое смущение Нади прошло, и эта ситуация стала ее забавлять: она с ехидной улыбкой искоса посматривала на меня, словно догадываясь о том, что творится у меня в душе. Я не мог понять, ждет ли она от меня поступка или потешится надо мной, поэтому я сидел, как истукан, боясь получить пощечину, если ошибусь. Наконец, она вздохнула, возможно, не дождавшись от меня того, чего ожидала, и сказала:

— Давай ложиться спать. — И, уходя к себе, оглянулась с улыбкой:

— Ты всю смелость потратил в бою?

Какой же я идиот! Что мне теперь делать, с идиотским видом догонять ее? Момент упущен, и неизвестно, будет ли еще когда-нибудь. Уже выходя из комнаты, она еще раз оглянулась, и, увидев мое растерянное лицо, прыснула в кулачок. Нет, все-таки она дурачилась, и ничего мне этой ночью не светило изначально.

Утром Надя с видом скромной послушницы, потупив взор, бросала на меня из-под ресниц хитроватые взгляды. И как мне на них реагировать? Она забавляется мной или ждет от меня чего-то? Решив для себя, что, если не знаешь, что делать, не делай ничего, я улегся на диван и представил себе свой дальнейший путь. Самым простым было бы продолжить развивать отношения с Надей и создавать установку. А потом дело путь укажет. Можно было продвигать себя в политике, тоже не хилый кусок хлеба с маслом, и делать ничего не надо, только языком трепи. Вариант лечь под американцев я отбросил сразу.

Увидев меня, витающего в облаках, Надя предложила погулять. Я подождал, пока она переобуется, и мы вышли из дома. Лужайка перед домом была вся в потемневших пятнах крови, и мы, чтобы не видеть этого, пошли в редкий лес, начинавшийся сразу за забором. Теперь она была задумчива, и с любопытством посматривала на меня, словно пытаясь разгадать загадку, крывшуюся во мне.

— Тебя ведь могли убить сегодня. Ты не боишься смерти? — спросила Надя, пройдя немного.

— Боюсь, конечно, как и все люди, но насчет нее у меня своя философия.

— Расскажи.

— Смерть – это начало новой жизни. Ты верующая?

— В райские кущи и чертей с кочергами не верю, если ты об этом.

— Тогда попробую объяснить. Все наши ощущения вызваны движением зарядов в нервных волокнах и клетках наших организмов, это факт. Иными словами, материальная основа создает нематериальные сущности: эмоции, фантазии, мысли. Поскольку ты, вроде как бы, не верующая, понятием «Душа» мы оперировать не будем?

— Не будем.

— Давай проведем мысленный эксперимент. В абсолютно одинаковые комнаты поместим двух однояйцовых близнецов и создадим им одинаковые условия жизни: в одно и то же время будем их одинаково кормить, развлекать, предоставлять наслаждения, и так далее. Спустя какое-то время одного из них усыпим. Исчезнет ли ощущение его жизни?