Голограмма силы

Он стянул с плеча автомат и двинулся через редколесье к звездолету.

— Первый, ты держишь его?

— Да.

— Второй, Третий?

— Да, сэр… Так точно, сэр.

— Лейтенант, он у нас на мушке! Разрешите открыть огонь?

— Не больше трех попаданий, стрелок! Не больше трех — отвечаете головой! И аппаратура…

— Есть! Извините, но мы сейчас его упустим, сэр!

— Стреляйте!

Алекс был на середине пути от кустарника к пожарным машинам, когда первая пуля ударила его в правое плечо и развернула на девяносто градусов. Боль толстым и острым шипом пронзила мышцу, тоненькой иголкой прошла по ключице в шею и тут же пропала. Еще ничего не успев понять, он инстинктивно зажал рану рукой с баулом и пригнулся. И почувствовал, как стремительно немеет правая половина тела. Буквально через мгновение он знал уже все, он все понял, все осознал — всего лишь через мгновение! — но даже этого промежутка времени ему не было дано для спасения. Вторая пуля врезалась в левое предплечье, от сильного толчка он выронил баул со шлемом и сделал единственное, что мог сделать в такой ситуации: рухнул на землю и прижался щекой к траве, пытаясь укрыться от ядовитого огня.

Третья пуля ожгла болью икру левой ноги, и только тогда он понял, что стреляют откуда-то сверху, что лежать бесполезно и надо уходить, уходить, если он может еще передвигаться! Он перехватил правой рукой автомат — для этого ему пришлось сильно напрячь все мышцы руки, пальцы на курке затряслись от усилия, как у эпилептика, — перекатился на спину и выпустил наугад длинную очередь через голову вверх и в стороны. Ответных выстрелов не последовало, это ободрило его, вселило какую-то безумную надежду, и он уже вставал — разламываясь __ пополам, опираясь на костенеющие руки, как на костыли, подтягивая к животу гнутую раскаленную кочергу, которая только что была его левой ногой…

Он поднялся и зачем-то развернулся к звездолету. Немота от пораженных конечностей рвалась в мозг. Боли он уже не чувствовал, но со страхом ощущал, как от ран поднимается к голове удушливая сонливая волна, как путаются мысли, искажается восприятие. «Пропади все пропадом, Алекс!»

— Вот еще… — хрипло прошептал он. — Сейчас. Я снял снайпера. Я ухожу… Мне надо… пока уйти… Я не лягу…

Он с трудом поднял дуло автомата и обшарил лихорадочным взглядом верхние ветви отдаленных деревьев, необъятную черную глыбу звездолета, но не нашел той точки, откуда в него стреляли. Паралич стальной цепью постепенно и очень быстро охватывал все тело.

— Гады… — беспомощно простонал он и покачнулся. — Гады… Обложили!

На глаза выступили слезы. Голова мелко тряслась, противная дрожь выгоняла из нее остаток здравомыслия, мешала сосредоточиться. Ему показалось, что он уже не может двигаться.

Вспышка ярости и отчаяния на секунду одолела растерянность и слабость. Как?! Как ему идти дальше?! Он сжал кулаки, задрал лицо к небу и почувствовал, как слезы скатились по вискам за ворот комбинезона.

— Есть ли, — прохрипел он неизвестно кому, — есть ли на свете сила, которая одолеет этих тварей? А?

И не получил ответа.

Руки вялыми плетьми упали вдоль тела. Он стиснул зубы и механически, рваными движениями повернулся, поднял с земли баул, сделал шаг правой ногой, подтянул левую… Голова превратилась в огромную пуховую бесформенную подушку, между пушинками сочился молочный туман и не давал думать, привычно ловить мысли, которые обретались там, внутри, в белой тишине… Он потерял себя в этом тумане, время растворилось в нейтральной, неподвижной бесконечности.

Алекс выронил автомат и рухнул на колени. Он помнил себя, но никак не мог сосредоточиться и начать отсчет секунд, чтобы подняться на слове «три». И еще он не мог думать: все расплывалось, растворялось в той бесконечности, в которой пропало время…

Прошла вечность. Он стоял на коленях, и смотрел в молочно-пуховый коктейль, и ждал, и не позволял себе упасть. Он ждал.

«Нет!» — Это была первая мысль, которую ему удалось поймать в дьявольской мешанине пуха, и он обрадовался ей так, как будто набрел на колодец в пустыне. «Нет!» Он стоял на коленях и жалко, сквозь слезы улыбался своей маленькой находке — «нет!» Она тянула за собой что-то еще, какие-то еще сюрпизы: новые важные мысли, что-то такое, о чем он забыл, совсем забыл из-за этих дурацких снайперов, из-за боли, из-за паралича… Он жадно внимал своей пораженной памяти…

«Микки, ты собираешься ложиться в постель?»

«Нет!»

«А умываться кто на ночь пойдет? Какой маленький мальчик? Микки?»

«Не-ет!»

«Та-ак! А если мы сейчас его возьмем и понесем в ванную? Ну-ка, иди сюда, артист!»

«Не-е-ет!»

Он продолжал улыбаться и посмотрел на лежащий перед ним автомат. Почему «нет»? В голове вспыхнула картина: незнакомый мужчина с автоматом на груди берет Микки на руки, и холодное цевье прижимается к щеке сына. Это был всего лишь образ — не мысль. Но он вызвал к жизни один, всего один, чрезвычайно важный вопрос…

«Папака, а мы когда пойдем снова на поляну?»

Алекса как будто тряхнуло током. Он перестал улыбаться, растерянно сморгнул, поднял голову, неуклюже развернулся всем корпусом к звездолету и прохрипел:

— Я приду, Микки!