Голомяное пламя

Вот и задумал я, радостные мои, дело трудное, но до того в мечтах любознательных приятное, что сам себе места не находил долгою зимою да ласковым летом – всё думал мысль свою. Я много где бывал. И в Норвежской стороне, и в Архангельском городе. На Новой Земле зимовал да на Грумант за зверем морским хаживал не раз. И вот что в голову мою втемяшилось. За норвежской стороной датские да каянские земли, известно людям всё, ходили и наши туда, рассказывали про житье западное. Аккуратно там люди живут, да скучновато по-нашему, без удали. На севере тоже понятно – вечные льды там лежат, царство моржа да белого медведя. Не пробиться человеку дальше Груманта, хоть какой мореход ты будь, а дойдешь до края ледяного, да неволей назад повертаешься, хорошо как успеешь. На юге тоже ясно – там земля русская, Великий Новгород да царство московское. Свой там народ, русский, а всё не такой, как мы. Без моря живут, воли не знают, все под хозяином каким, царь там да прислужники его. Тоже понятно. А вот на восток – сторона темная, неизвестная, интересная. Как мимо Новой Земли пройдешь да Маточкиным Шаром в море выйдешь – там Карское море начинается и земля самояди. Хаживали и туда наши, сказывали чудеса потом про несметные юрова[35] морских зверей, про рыбы стада небывалые. Пушного зверя столько, что руками его ловить можно. Птицу палкою сбивать на густом лету. Олени многими тысячами по тундре бродят. Черное масло, кровь земли, само из-под болот идет. Золото самородками по берегам великих рек лежит. А вот что еще дальше делается, никто не знает – не ходил туда никто. Боялись. И мне страшно. Но уж больно интересно, что там, на далеком востоке, делается, что за диковинные моря и земли там лежат. А наша где не пропадала. Да и чего там – пропадать, чего заране удумывать. Думать нужно, готовиться хорошо, судно ладить. Да и идти с Богом, во славу его. Решил я, золотые мои, отправиться в восточную сторону для интереса разного, туда, где солнце встает, откуда ветром холодным, неласковым приносит иногда будто зов какой, пугающий, страстный, тягучий.

Долгими были сборы, да радостными. Лучше нет на свете, когда сам решение примешь, идешь к нему, готовишься, на Бога надеешься и сам не плошаешь. Первое дело – команду собрать такую, чтобы молодая сердцем была да в делах опытная. Но уж у наших мужиков куда сколько таких. Ведь не помор ты, если далекие земли тебя не манят, да опытным не станешь, когда северное дело во всех тонкостях не изучишь, – не доживешь тогда до зрелости души и тела. А уж если обещается добыча хорошая – редкий из нас до дела устоит. Так и живем – воля, дело и прокорм женкам да ребятишкам.

Как сейчас помню, когда я окончательно решил свой поход. День такой стоял яркий, середка марта была. У нас завсегда март – еще лютая зима, злей февраля месяц такой. Но редко-редко, да и выглянет солнце из-за туч, а то и вовсе небо очистится, и настанет тогда на земле и небе праздник. Белым-бело кругом, спокойно. Лишь снег блестит так яростно и беззвучно, как вечный огонь желания, внутри человека бушующий безмолвно и беспрестанно. Желания к новой интересной жизни, к силе и свободе. И слепнешь, голову теряешь от нестерпимого хотения. Зажмуришься потом от боли этой, что счастьем зовется, откроешь глаза, а легкий-легкий ветерок пронесется, и с туч горних, невидимых, пойдет падать легкая, еле заметная сверкающая пыль. Будто Бог ноженьки свои усталые отрясает, и грязь, на безжалостных дорогах наставшая, оборачивается светлым неистовым серебром, яркостью своей о верности промысла сияющим. Так и я стоял, замерев, пораженный вдруг открывшимися мне далями, хотением благородным и радостным, и на голову мне сыпалось яркое роскошество. Благословением для себя минуту эту я посчитал, вытер благодарные слезы с глаз, шапку надел да стал уже серьезно, промышленно думать о походе. Недаром фамилия наша Шалоумовы, вроде и шалость в ней, разбег радостный, но и ум присутствует, куда без него. В море слепо не бросишься, а и без отваги веселой будешь сиднем на берегу сидеть, бока чесать да душою медленно гнить.