Голос

Но сейчас люди пришли не для того, чтобы увидеть героев экрана. Они собрались, чтобы послушать его голос. Он сам будет выступать на сцене, и его пение уже записано на двух пластинках на сорок пять оборотов. Чувство неловкости прошло, но неуверенность осталась, хотя он уже выступал перед публикой в церкви Портового Фьорда и в школе, где было еще больше народу. Раньше он ужасно смущался и паниковал, но когда понял, что он вызывает у людей восхищение, то смог преодолеть робость. Вся эта публика собралась здесь, чтобы послушать его пение, зрители хотели услышать его голос. Тут нечего стыдиться. Люди пришли ради его голоса и его умения петь. Он был звездой.

Отец показал ему заметку в газете: «Сегодня вечером выступает лучшее детское сопрано Исландии». Ему не было равных. Отец не скрывал радости и ждал вечера с еще большим нетерпением, чем он сам, целыми днями только и говорил об этом. «Если бы твоя мать была жива и увидела тебя на сцене Городского кинотеатра, она была бы так счастлива. Это бы ее несказанно обрадовало», — повторял он.

Даже за границей восхитились его пением и предлагали приехать для выступлений. Они хотели выпустить пластинку с его исполнением. «Я знал это, — твердил отец снова и снова, — я знал это». Он работал не покладая рук для организации поездки. Концерт в Городском кинотеатре был апогеем этой подготовки.

Режиссер показал Гудлаугу, откуда он может наблюдать за залом и смотреть, как рассаживаются зрители. Он прислушивался к шуму. Множество людей, с которыми он незнаком и которых никогда больше не увидит. Он заметил супругу дирижера и их троих детей, усевшихся в конце третьего ряда, разглядел своих школьных приятелей с родителями и даже нескольких человек, с которыми враждовал. Гудлауг увидел своего отца, устраивавшегося в центре первого ряда, и старшую сестру, смотревшую в пустоту. В зале также были родственники его матери — тетушки, которых он едва знал, и дядюшки, державшие свои шляпы в руках в ожидании открытия занавеса.

Гудлауг делал все, чтобы папочка им гордился. Он знал, что отец принес себя в жертву ради того, чтобы его сын занял самое почетное место в списке солистов. И вот теперь настал день, когда все увидят плоды его усилий. Это было оплачено бесконечными репетициями. Жалобы не допускались. Он пробовал, но только вызывал гнев своего родителя.

Гудлауг полностью доверял отцу. Так было всегда. Даже когда ему приходилось, вопреки желанию, петь прилюдно. Папа подталкивал его, вдохновлял и укреплял его волю. Когда Гудлауг впервые выступал перед аудиторией, это для него было похоже на пытку: он боялся ступить на сцену, стеснялся всех этих незнакомых людей. Отец был непреклонен, даже когда над мальчиком посмеивались из-за занятий пением. Когда он стал выступать все чаще и чаще, в школе или в церкви, мальчишки и даже некоторые девчонки дразнили его, обзывали, подражали его пению, но отец ничего не хотел знать о том, что происходило вокруг. А Гудлауг не хотел его сердить.

Мальчик не мог оправиться после смерти матери. У нее обнаружили лейкемию, которая унесла ее за несколько месяцев. Отец сутки напролет проводил в больнице. Он поехал в клинику вместе с мамой и ночевал там, пока жизнь уходила из нее. Вечером перед уходом на концерт отец сказал: «Вспомни о маме. Как бы она гордилась тобой!»

Хор занял свое место на сцене. Все девочки в одинаковых платьях, оплаченных мэром Портового Фьорда. Мальчики в белых рубашках и черных брюках, так же как и он сам. Дети перешептывались, возбужденные всеобщим интересом к их коллективу, и готовились выступить как можно лучше. Габриэль, руководитель и дирижер хора, разговаривал с режиссером. Конферансье затушил сигарету об пол. Все было готово. Скоро поднимут занавес.

Габриэль позвал его.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да. Зал переполнен.

— Конечно. Все пришли посмотреть на тебя. Помни об этом. Люди собрались, чтобы посмотреть на тебя и послушать не чей-нибудь, а твой голос. И ты должен гордиться этим и быть довольным собой. Не стесняйся. Возможно, ты немного нервничаешь, но как только начнешь петь, станет легче. Сам знаешь.

— Да.

— Ну что, начинаем?

Он кивнул.

Габриэль положил руку ему на плечо.

— Тебе наверняка будет трудно смотреть в зал, где столько людей. Главное, начни петь, и все будет в порядке.

— Да.

— Никаких представлений не будет, пока не закончится первое произведение. Мы хорошо все отрепетировали. Ты начнешь петь, и все будет отлично.

Габриэль подал знак режиссеру, махнул хору, который тут же затих и успокоился. Все было готово. Они были во всеоружии.

Свет погас. В зале воцарилась тишина. Занавес поехал вверх.

Вспомни о маме.