Голос ангела [сборник]

— Ты права, — сникла Ирка. — Не получится у меня никакой любви. У меня этот орган, которым любят, отсох давно. А любовник… Вон Карен Владленович с сентября клеит. Хоть сейчас бери. Тридцати нет.

— Карен? К тебе?..

— Да! Ко мне! — Ирка задрала подбородок и выпятила невыдающуюся грудь, изображая достоинство королевы. — А что ты так удивилась?

— Ир! Ты дура или прикидываешься? Ты ж у него руководитель кандидатской.

Ирка посмотрела на меня и протрезвела.

— Точно! — Она расхохоталась так, что я думала, у нее истерика началась.

Васька обернулся — видно, аж на огороде слыхать стало наше веселье. Утер пот с высокого умного лба, поправил на носу старые очки — новые–то на огород жалко — и снова уставил на нас свой обтянутый задрипанными трико еще советского образца — теща дюжинами покупала все, что под руку попадалось во времена тотального дефицита, — тощий работящий зад.

А мне вдруг стало его так жалко… Ломался мужик всю свою жизнь: пять дней в неделю стулья задом плющил, а два корячился в огородах — то в тещиных, то потом в своих. Двух спиногрызов вынянчил — только что грудью не кормил, пока мамка их диссертации писала да переводы ночами строчила. А ему ведь тоже небось хотелось обнять женщину, а не гибрид домашнего комбайна «Хозяюшка» и пишущей машинки «Рейнметалл». Хотелось. И таки обнимал… Меня. Мы даже до поцелуев дошли, а он еще и до моей груди продвинулся. Было все это, правда, в большой нашей обычной компании, на виду у всех, в темной прихожей — стало быть, безобидно, по–дружески, и ничем не кончилось, если не считать головной боли у всех нас наутро от безбожно перемешанных напитков.

Я заплакала. Ностальгия накатила. По нищим беспечным временам.

— Ты что? Сим? А?..

— Ва–аську жа–алко… — рыдала я.

Ирка тут же присоединилась. Да так громко, что муж ее снова обернулся. Не знаю, что уж он подумал, увидев двух баб, уткнувшихся распухшими мордами каждая в свое полотенце и воющих в голос.

Что надо, то, поди, и подумал. И снова принялся тискать жадное до крепкой ласки тело матушки–земли. А мне еще больше стало его жалко. А заодно — всех советских мужиков, которые поистесались в борьбе за свое светлое будущее, вкалывая на трех работах да на огородах… которые уже и не мужики давно, которым радости жизни только и были доступны, что в зеленой безответственной юности, когда за пятерку можно было девчонку в ресторане погулять, а потом в общагу через окно протащить.

— А Се — Серегу… не жа–а–алко? — сквозь полотенце и рыдания проговорила Ирка.

— У–у–у… — ответила я, и новые потоки слез полились из моих заплывших очей.

С Сережкой мы прожили счастливо и радостно почти тридцать два года. Благо ни его, ни мои родители не совали носы в нашу жизнь — все вопросы мы решали вдвоем. Даже порой, прося совета у Ирки, я на него не рассчитывала и следовать ему не собиралась — я сама слишком хорошо знала всегда, чего хочу, а чего не хочу.

Почему мы разошлись? Наверное, всему на этом свете отмерян срок — и любви в том числе. А может — любви в первую очередь. И тут главное оставаться адекватным и вменяемым и слушать только себя, руководствоваться только собственными соображениями — а не опытом других, чьими–то правилами и шаблонами.

Да, разлюбили. Но теплых чувств не растеряли. Зачем же в угоду… даже не знаю кому — обществу? родне? друзьям? — зачем в угоду кому–то изображать несуществующее? Не осталось того, что зовет в постель, зато сохранилось то, что дает оставаться близкими — так остановитесь, сохраните хотя бы это! И все порадуются, не будучи поделенными на два враждующих — или делающих вид таковых — лагеря с тайными и явными перебежчиками.

А если прошло только у одного, а у другого — нет? Ну что ж, попробуйте тогда через суд принудить его любить вас по–прежнему!.. Ребенка (детей) в ход пустите, друзей, родню… Все это было бы смешно, когда бы не было реально…

Не помню, у кого из нас с Сережкой это прошло у первого. Возможно, у обоих разом — ведь мы были совершенно органичным целым.

Однажды, после не слишком захватывающей близости, он сказал, обняв меня, как обнимал обычно, когда мы были готовы отойти ко сну:

— Представляешь, кажется, я влюбился.

— Ой! — рассмеялась я. — В кого, в студентку, в лаборантку?

— Бери выше, — сказал он.

— В завкафедрой? — ткнула я пальцем в небо.

— В зав, — сказал он, — только не кафедрой, а отделом, в завотделом МИДа.

Я повернулась к нему лицом:

— В Валерию… как ее?.. Валентиновну?

Он спрятал лицо у меня на груди — он любил мою грудь.

— Да? — уточнила я.

— Угу, — кивнул Сережка.

— Это серьезно, — сказала я и прислушалась к своим глубинам — не колыхнется ли где свирепый когтисто–зубастый зверюга, чудовище с зелеными глазами.

Внутри тишина. Нет… вот что–то шевельнулось. Что это?.. Оказалось, легкий адреналиновый фонтанчик — такой же, какой сопутствовал моим ожиданиям встречи с последним любовником. Мое бессознательное существо порадовалось за любимого мужа и даже попыталось сопереживать ему в радости! Вот это да!..

Я крепко прижала голову Сережки к себе и чмокнула в макушку.

— А она в тебя? — спросила я с волнением в голосе.