Голос демона

Мартина все не было. Стены опять затрещали, рухнула еще одна балка. Потом Мартин показался, и Эйден с облегчением перевел дыхание. Он успел подбежать к куче книг как раз в тот момент, когда Мартин кинул туда следующую охапку, и схватил того за руку:

— Не ходи туда больше! Ты сгоришь заживо.

Мартин попытался вырвать руку, но Эйден не собирался его отпускать.

— Я же вам сказал: оставьте меня в покое!

Эйден, хватая ртом воздух, вцепился в Мартина так, словно от этого зависела его жизнь.

— Роберт! Не смейте! — На мгновение в глазах молодого человека что-то промелькнуло, потом, словно отмахиваясь от мухи, он стряхнул руку священника и снова повернулся к горящему зданию. Эйден сделал шаг ему вслед. — Если вы решили там погибнуть, я не позволю вам умереть одному.

В этот момент рухнуло перекрытие, осыпав их обоих горящими углями. Роберт не пошевелился; он, словно не заметил ожогов. Эйден заслонился от искр, но сквозь пальцы следил за Робертом. Тот продолжал стоять на месте. Рубашка его, черная от копоти, была во многих местах прожжена. Эйден ждал и наблюдал. Оба они долго не двигались, несмотря на испепеляющий жар. Потом, даже не взглянув в сторону священника, Роберт повернулся и пошел прочь от пожарища.

Эйден смотрел ему вслед, пока аббат не оттащил его подальше от огня.

— Благодарение богам, что вы его остановили. Не могу поверить, что он рисковал жизнью ради каких-то книг. Что вы ему сказали?

Внезапно почувствовав, что силы покинули его, Эйден провел рукой по лицу:

— Я назвал его дураком. Он, наверное, никогда мне этого не простит.

Только когда рассвело, монахи смогли оценить весь понесенный монастырем ущерб. На месте кладовой остались лишь четыре каменные стены; все остальное представляло собой лишь кучу дымящейся золы. Эйден и брат Дамиен бродили по пожарищу; молодой монах иногда наклонялся к какому-то казавшемуся уцелевшим предмету, но каждый раз терпел разочарование.

Работники-миряне уже принялись расчищать остатки кладовой, но Эйдену не хотелось уходить. Он видел горе на лицах монахов: почти весь архив обители Святого Германуса хранился в сгоревшем здании.

— Скажите мне, — обратился Эйден к брату Дамиену, перешагивая через еще дымящееся бревно, когда Мартин впервые появился здесь?

— Пожалуй, прошлой осенью. Во всяком случае, он уже был здесь, когда выпал первый снег.

— Вы знаете, откуда он приехал?

— Нет. Я однажды спросил его, но он не ответил. Эйден нахмурился и пристально взглянул на молодого монаха:

— Разве это не показалось вам странным?

— Нет ничего необычного в том, что человек, пришедший в монастырь, хочет забыть свое прошлое.

— И что же пытается забыть Мартин? Дамиен пожал плечами:

— Я и не пытался догадаться. — Он остановился, поднял глаза на священника, потом оглянулся через плечо на других монахов. — Нас здесь почти сотня братьев, святой отец, но никому и слова из Мартина не удалось вытянуть. Он просто целые дни работает, это и есть его покаяние. — Дамиен приподнял край рясы, чтобы не перепачкаться в золе, и осторожно провел Эйдена между обгорелыми обломками. — Обычно именно так и бывает с мирянами, помогающими братьям. Некоторые из них охотно говорят о своих грехах, другие нет. Ни тем, ни другим мы не препятствуем в их желании искупить прошлые прегрешения.

Эйден глубоко вздохнул. Из этого молодого монаха когда-нибудь получится прекрасный пастырь.

— Благодарю вас за вашу проницательность, брат мой. Уже уходя, Дамиен обернулся и спросил:

— Как вы думаете, вам удастся помочь Мартину, святой отец?

— Боюсь, он мне этого не позволит.

Эйден двинулся в сторону келий. Он не удивился, обнаружив, что Мартина, точнее, Роберта в саду не видно. После этой ночи не было бы странным, если бы молодой лорд вообще покинул обитель. Если так и случилось, то вся вина лежит на нем, на епископе МакКоули. Но разве мог он поступить иначе? Разве мог позволить Роберту погибнуть?

Бесполезно пытаться что-то от себя скрыть. Он действовал неловко. Долгие месяцы, проведенные в темнице, притупили его восприимчивость. Слишком много было бессонных ночей в сырой камере, слишком много бесплодных размышлений. Он забыл, как разговаривать с людьми, забыл, как слушать.

По привычке Эйден стал искать успокоения в часовне. Как всегда, он молил богов послать ему терпение и мудрость. Он так долго стоял на коленях, что все его кости начали болеть. Все еще не находя ответа на мучившие его вопросы, он наконец вышел из часовни и вдалеке увидел знакомую фигуру. Садовник копался в земле, сажая что-то. Эйден испытал огромное облегчение, но на этот раз не остановился и не заговорил. На этот раз он оставил Роберта в покое.

Он сделал короткий вдох, перехватил рукоять топора, размахнулся и обрушил лезвие на полено. Потом высвободил его, снова втянул воздух, размахнулся и ударил — точно так же, как и в первый раз.

Замах — удар, замах — удар… Снова и снова, одни и те же движения, одни и те же усилия. Он не обращал внимания на усталость, на палящие лучи солнца, на пот, текущий со лба. Он смотрел только на полено и на то место, куда должно вонзиться лезвие.