Голос друга

Вспоминая свою беседу с полковником Линёвым, думал я и о том, какую могучую силу таят в себе книги. С давних времен были они оружием всех, кто боролся за справедливую и разумную жизнь на земле.

Что за удивительный гимн книге сложил молодой Герцен, выступив с речью на открытии публичной библиотеки в Вятке, где он отбывал ссылку!.. Он говорил, что в книге как бы оседала вся жизнь человечества. Исчезали люди, племена, государства, а книга оставалась. Оставалась и росла вместе с человечеством: «в нее кристаллизовались все учения, потрясавшие умы, и все страсти, потрясавшие сердца…» В книге, говорил Герцен, записана «огромная исповедь жизни человечества» которая называется всемирной историей. Но в книге не одно прошлое — «она составляет документы, по которым мы вводимся во владение настоящего, во владение всей суммы истин и усилий, найденных страданиями, облитых иногда кровавым потом: она программа будущего…»

Как все это верно! И разве случайно, что враги свободы и просвещения народа всегда, во все времена выступали как злейшие враги книги? Поработители народа, мракобесы-церковники сжигали свободолюбивые книги на кострах как своих самых грозных противников. Они боялись их. Да и как не бояться? По народной пословице «испокон века книга растит человека». И по этой самой причине у нее больше друзей, чем врагов. Не случайно также и то, что нигде она не окружена такой любовью, таким почетом, как у нас.

Вот какие мысли вызвала у меня небольшая старая книга в потертом кожаном переплете, прочитанная на берегу горной реки.

И еще я подумал о том, какие увлекательные истории могли бы рассказать книги о себе. Древнеримский ученый-грамматик Теренциан Мавр писал, что у книг своя судьба — «Habent sua fata libelli…». Какая же судьба была у книги безвестного поэта и философа Франсуа Тибо?

Об этом можно было только гадать, листая ее страницы, хранившие то «отметку резкую ногтей», как страницы книг в библиотеке Онегина, которые просматривала Татьяна, то полувыцветшие надписи, сделанные гусиным пером, то карандашные пометки. Я так мало знал об этой книге!.. Знал, когда она увидела свет, как она попала к полковнику Линёву. А что было до этого? Как очутилась она в походном мешке Григория Шелеста? Чья рука начертала на обороте титула пушкинские строки? Что означает тисненный золотом ярлык, вроде экслибриса, с фамилией некоего Делонэ и пятизначным порядковым номером, наклеенный с внутренней стороны переплета?

Никто не сможет ответить на эти и подобные им вопросы. Можно только гадать, предполагать, воображать.

И вот как я представил себе судьбу книги Тибо…

Глава вторая РОЖДЕНИЕ КНИГИ

…Когда у меня в руках новая книга, предмет, изготовленный в типографии руками наборщика, этого своего рода героя, с помощью машины, изобретенной каким-то другим героем, я чувствую, что в мою жизнь вошло что-то живое, говорящее, чудесное…

М. Горький

1

Она родилась в Париже почти двести лет тому назад.

На заре весеннего дня поэт и философ Франсуа Тибо дописал последнюю страницу. Почерк у него был ужасный, но слово «Конец» он постарался написать красиво. Бросил на пол огрызок гусиного пера, вытер о штаны пальцы, выпачканные чернилами. Некоторое время он сидел не двигаясь, словно прислушивался к чему-то. Потом задул оплывшую свечу, встал и распахнул окно мансарды.

Тибо был молод, невероятно тощ. Изношенная одежда свободно болталась на его нескладном костлявом теле. Он долго смотрел на крыши, подернутые пеленой тумана, как голубоватым дымком, на бледную зарю над ними.

«Черт побери! А ведь, пожалуй, я один бодрствую в столь ранний час в огромном городе, спящем тревожно, чутко, — в час, который для меня стал часом великого свершения».

Мысль об этом наполнила Тибо торжеством, гордостью. Он улыбнулся — растерянно, радостно. Снова сел за стол, положил голову на груду исписанных листов, в блаженной истоме закрыл глаза. И мгновенно заснул.

Весенний ветер перелистал страницы рукописи, ласково тронул жидкие волосы рано полысевшего от жизненных невзгод и огорчений поэта.

Небо светлело. Туман над крышами порозовел, стал прозрачным.

Тибо спал. И снилось ему не венчание его лаврами в Королевской академии за книгу, безоговорочно признанную учеными мужами гениальной, а большущий жареный каплун, поразивший на днях его воображение в харчевне «Святая бутылка», где поэт купил себе черствый хлебец. Божественный каплун, туго обтянутый готовой лопнуть поджаристой кожицей, золотистой, как парча! Каплун вдруг ожил, медленно поднялся с оловянного блюда, захлопал коротенькими крылышками, с которых стекали янтарные капли жира…

Тибо вскочил, протер глаза.