Голос крови

«Здравствуй, полковник!

Мы с тобой хоть и соседи (от Лефортова до Петровки — рукой подать), а встретиться сложно. Потому и пишу. Почему не Клыкову? Так ведь друга моего милого из Госдумы выперли, лишили депутатской неприкосновенности (думаю, не без твоей помощи), и он, обкакавшись, рванул на Запад. А может, и дальше: говорят, на Аляске какое-то прибыльное дело открыл. Но по порядку…

Мечтал увидеть тебя на суде, но ты не пришел, и есть тому логическое объяснение: стыдно было бы тебе, полковник, врать, если бы я спросил: «Господин Климов, неужели вы и вправду думаете, что взрыв в ресторане — дело рук конкурирующих группировок?»

Лихо ты меня, полковник, на вороных объехал, но я тебя не виню: другого выхода, к сожалению, не было. И не будет. До-о-олго не будет! Почему? Постараюсь объяснить…

Однажды моим клиентом оказался главный таможенник Шереметьево-2 Василий Николаевич Бузанов, ворюга из ворюг, борзыми щенками только не брал. Но этот ворюга любил читать. Книги он, как правило, заимствовал у наших туристов, возвращающихся из-за рубежа, ну, а я позаимствовал у него… И наткнулся на презабавную книженцию — «Россия в 1839 году», которую сочинил маркиз де Кюстин после путешествия по нашей стране и которую сразу же после публикации запретили. И держат под запретом до сих пор. За что? За то, что она дает полное право ответить: родились при керосиновой лампе — при ней, родимой, и помрем. Чтобы ты в этом не сомневался, приведу из нее ряд примеров…

«Я нахожусь в Петербурге уже более суток, но еще ничего не смог вырвать из лап таможенников, в довершение же всех бедствий моя коляска была отправлена из Кронштадта в Петербург на день раньше, чем мне обещали, но не на мое имя, а на имя некоего русского князя; в России, куда ни кинь, везде одни князья».

«Во многих других областях крестьяне думают, что земля принадлежит им. Это не самые послушные, но самые счастливые из рабов».

«Дать этим людям свободу внезапно — все равно что разжечь костер, пламя которого немедля охватит всю страну. Стоит этим крестьянам увидеть, что землю продают отдельно, что ее сдают внаем и обрабатывают без них, как они начинают бунтовать все разом, крича, что у них отнимают добро».

«В России стоит министру потерять должность, как друзья его тотчас глохнут и слепнут. Прослыть впавшим в немилость — значит, заживо себя похоронить. Я говорю «прослыть», потому что никто не дерзает сказать о человеке, что он уже впал в немилость, даже если дело к этому идет. Открыто заявить о немилости — значит, убить человека. Вот отчего русские не уверены сегодня в существовании министра, правившего ими вчера».

«В провинции красят города, через которые должен проезжать император; что это — почесть, которую отдают государю, или желание обмануть его, скрыв нищету, в которой пребывает страна?»

«Империя эта при всей своей необъятности — не что иное, как тюрьма, ключ от которой в руках у императора; такое государство живо только победами и завоеваниями, а в мирное время ничто не может сравниться со злосчастьем его подданных».

«…армия состоит из людей, которых публике предъявляют в красивой форме, а за стенами казарм содержат в грязи».

«Другие народы терпели гнет, русский народ его полюбил; он любит его по сей день. Не характерна ли эта фантастическая покорность?»

«…радость здесь — привилегия. Поэтому она, по моим наблюдениям, почти всегда преувеличена, наигранна, неестественна и производит куда более тяжкое впечатление, чем печаль».

«В Петербурге солгать — значит, исполнить свой гражданский долг, а сказать правду, даже касательно предметов, на первый взгляд невинных, — значит сделаться заговорщиком. Разгласив, что у императора насморк, вы попадете в немилость».

«…среди здешних чиновников честность была бы так же опасна, как сатира, и так же смешна, как глупость».

«Общественная жизнь в этой стране — сплошные козни против истины».

«Всякий, что не даст себя провести, считается здесь изменником; посмеяться над бахвальством, опровергнуть ложь, возразить против политической похвальбы, мотивировать свое повиновение — является покушением на безопасность державы и государя».

«Если ваш сын будет недоволен Францией, последуйте моему совету — скажите ему: «Поезжай в Россию». Такое путешествие пойдет на благо каждому европейцу; повидав глазами эту страну, всякий станет доволен жизнью в любом другом месте. Всегда полезно знать, что есть на свете государство, где нет никакого места счастью».

Полковник, здесь все — от первой до последней строки — правда и одновременно ложь, ибо сказанное выше можно с таким же успехом отнести и ко всем остальным государствам мира. Иными словами, это взгляд не философа, а местечкового еврея-французика, забывшего собственную историю и не знающего Истории вообще. А История — вещь поучительная, на многое глаза открывает… «Подвластным мне людям я старался не причинять горя, — записал Тимур в своем дневнике во время похода в Индию. — Всякая неприятность, которую я случайно причинял другому, вызывала у меня душевное страдание, поэтому я всеми силами остерегался доставлять кому-либо горе».

Этого человека ничто не вынуждало изворачиваться и лгать. Находясь на вершине власти, он мог позволить себе удовольствие быть предельно откровенным не только в своих поступках, но и в высказываниях и потому, видимо, был искренен, когда говорил, что не имеет иной цели в жизни, кроме справедливости, благоденствия и безопасности вверенных ему народов. Так он думал, так он чувствовал. Дела же его были страшны и жестоки.

Искренен был и Борис Годунов, когда, принимая от патриарха венчание на царство, воскликнул: «Отче великий, патриарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека! — И, рванув ворот своей рубахи, прибавил: — И эту последнюю рубашку разделю со всеми!»

Клятву, как видишь, произнес, а вот выполнить ее оказался бессилен.

Оказалась бессильна и Екатерина II, высказывавшая высокие идеи в письмах к Вольтеру и излагавшая мысли Монтескье в своем «Наказе».

Страдает от собственного бессилия и наш Бориска, обещавший народу демократию, равенство, свободу, братство. В общем, если мы заглянем в личные бумаги, письма и дневники многих царей, королей, президентов, то найдем там великое кладбище благих порывов и возвышенных устремлений, которые не только остались неосуществленными, но оказывались порой в кричащем противоречии с теми поступками, которые они совершали в действительности. Тимур сеял смерть и превращал города в пепел, Борис Годунов раздавал поместья своим приверженцам, Екатерина II сотнями отправляла крестьян на дыбу, а наш Бориска… У него, бедняги, от невыполненных обещаний крыша поехала.

Таков, полковник, неизбежный конец всякого, кто карабкается к вершинам власти. Страшно на вершине, одиноко и безысходно. Удержаться там трудно. И путь оттуда только один — вниз, другого нет. И пока он падает, на вершину взбирается следующий покоритель… Все. Круг замкнулся, но…

Но существуют, полковник, и другие пирамиды власти, власти беспредельной и безотчетной. Вершины их скрыты. Ни лиц, ни даже имен тех, кто взошел на них, не знает никто. Они-то и посылают «альпинистов» покорять вершины, они-то и сбрасывают их, оставаясь в тени, за занавесом.

Полковник, ты прекрасно знаешь, как открывается занавес, так что… Будь здоров!