Голос моря

- Не говорите! - возразил Никитин. - Вот летучая мышь тоже казалась хорошо изученной. Все в ее строении и повадках объяснили биологи, кроме одной загадки: как она ориентируется в темноте. Вы знаете, что летучие мыши, помещенные в совершенно темной пещере или сарае с натянутыми внутри проволоками, летают так уверенно, что не задевают ни одной проволочки. Это казалось непостижимым чудом. И переходила эта загадка летучих мышей из одного учебника биологии в другой, пока ее не раскрыли физики. Оказалось, что мышь пользуется своего рода миниатюрным локатором, действующим с помощью ультразвуков. Конечно, пользуется совершенно бессознательно. Но такого рода физический прибор природа все же создала в организме мыши путем длительного отбора. Совершенно ясно, что в организме медузы, как и некоторых других морских животных, тоже есть некий физический прибор, который мы можем назвать приемником инфразвуков. Может быть, самое тело медузы, имеющее форму сосуда, является резонатором, отзывающимся на колебания, приходящие издалека. Раскрыть загадку этого физического прибора может только физик.

- Но мне казалось, - сказал я, - что и с этой стороны - с точки зрения физики - медуза является предметом изучения - на той же научно-исследовательской станции...

- Да, ее там изучали, - подтвердил Костя. - Но недостаточно. Петр Иванович считает, что медуза заслуживает большего внимания, чем ей уделяют сотрудники станции.

Вот как! Итак, Смородинов работал над собственным проектом уловителя голоса моря или, во всяком случае, собирал предварительные материалы к его проектированию. Костя со своей чисто студенческой влюбленностью в профессора был, разумеется, всецело на его стороне. А я, увлеченный работой над своим проектом, и не подозревал этой деятельности Смородинова.

"Неужели, - подумал я, - поэтому он так холодно отнесся к моему предложению?" Признаюсь, этот вывод противоречил тому представлению о Петре Ивановиче, которое сложилось у меня на основании знакомства с ним.

Конечно, досадно, когда кто-то другой опередит тебя. Но мне казалось, что Смородинов выше подобных мелких соображений, когда дело касается общей пользы. И потом он своими руками помог мне довести до логического конца мою идею. Это был благородный поступок, и я воспринял его как вещь совершенно естественную. Поступок этот вполне отвечал, как мне казалось, характеру Петра Ивановича. Но, с другой стороны, некоторое разочарование Смородинова моим проектом было очевидно.

"Чего только не делает больное самолюбие, - подумал я. - Ведь вот, кажется, человек, широко мыслящий, горячо к сердцу принимает общественные нужды, а затронь эту струну, - и вот просыпается в человеке то мелкое, от чего нам всем давно пора избавиться".

Я тогда ошибался, как это выяснилось гораздо позже, но мне в то время казалось, что я имел право так строго судить Петра Ивановича. Ведь, работая над своим проектом усовершенствования резонатора, я не искал ничего для себя лично - ни славы, ни признания своих заслуг: я заранее решил, что передам чертеж исследовательской станции и на этом свою миссию буду считать законченной. Я хотел только помочь решить проблему в той части, в которой эта задача была мне по силам.

Разочарованный и неудовлетворенный, лег я спать в эту ночь и долго не мог заснуть, все время ворочался с боку на бок.

Смородинов же, как доложил он мне утром, наоборот, спал в эту ночь сном праведника.

После завтрака я попросил машину и в директорском зисе помчался на станцию.

Предупрежденные по телефону, сотрудники лаборатории немедленно по моем приезде собрались для обсуждения проекта. Шаврова не было на станции, но мы пригласили нескольких специалистов из других лабораторий.

Моя схема в общем встретила одобрение, хотя вокруг нее развернулась довольно оживленная дискуссия. Было высказано много замечаний, в том числе и весьма дельных. Так, некоторые товарищи справедливо указывали на то, что прибор получается слишком громоздким.

- Вы морскую блоху, - заметил один из оппонентов, - превратили в бегемота.

- Но ведь он не прыгать должен, - попробовал отшутиться я, - а предсказывать шторм.

- Блоха тоже предсказывает шторм, - возразил этот скептик, - но, кроме того... она если и не прыгает, то во всяком случае подвижна.

- Мне кажется, - сказал я искренне, - что прибор, созданный нашими общими усилиями, будет несравненно более совершенен, чем блоха. Ведь он не просто сознает ощущение каких-то изменений в атмосфере - вряд ли что-нибудь большее чувствует блоха, а дает возможность анализировать их, определяет частоту и амплитуду колебаний.

- Это, разумеется, правильно, - не успокаивался упрямец, - иначе и не может быть. Разумеется, прибор, созданный людьми, едва ли будет совершеннее произведения природы, но не следует блохе уступать ни в чем. А по габаритам-то она ведь вас бьет!

Он напомнил мне своим упорством и цепкостью Петра Ивановича. Я вздохнул, вспомнив нашу последнюю беседу с ним.