Голос погибшей планеты

Потом наступило отупение.

На этот раз беспамятство отогнало прикосновение чего-то холодного, влажного, удивительно приятного. Потом прохладная, кисловатая влага потекла в мой иссушенный зноем рот. Я пил ее, захлебываясь и всхлипывая, как ребенок.

Раскрыв глаза, я увидел, что лежу в благостной тени какого-то шатра. Две пары внимательных глаз смотрели на меня. Один из моих спасителей был мужчиной, другой — женщиной. Это были типичные кочевники, дети пустыни, каких я не раз видел на шумных базарах Баганы. Мужчина казался иссушенным неистовым солнцем — костлявый, загорелый, спокойный и невозмутимый, в широкой белой одежде кочевника. Его большие глаза с мудрым спокойствием, бесстрастно смотрели на меня. Подруга кочевника была очень молода, но солнце, ветер, невзгоды уже успели наложить на нее свою печать — лицо ее огрубело, подернулось сетью морщин. И только глаза — прекрасные, бархатистые глаза были совсем юными.

— Он пришел в себя, — тихо сказала женщина на языке туземцев.

— Вижу, — бесстрастно ответил кочевник.

Женщина отняла от моих губ широкую чашу-пиалу, в которой было кислое молоко.

Я уже хорошо понимал язык туземцев. Фати научила меня ему. Я шевельнулся и спросил:

— Где я?

Кочевник равнодушно пожал плечами.

— В пустыне. А пустыня не имеет ни конца, ни начала. В ней нет улиц, как в Багане.

— А где Батана?

— Батана далеко отсюда… Очень далеко. Два дня прошло с того утра, как мы вышли из Баганы. — Что-то вроде искорки интереса мелькнуло в невозмутимом взгляде кочевника. — А ты из тех, кто летает? У тебя такая одежда.

— Да! Я из тех, кто летает. Сейчас я спешу в Багану.

— А где же твоя железная птица?

— Птица погибла в песках. Ты сможешь продать мне верблюда?

— Все на свете можно купить, кроме дружбы и жизни, — ответил философ пустыни. — Только здесь, в сердце пустыни, верблюд стоит очень дорого, в три раза дороже, чем на базаре в Багане.

— Я заплачу тебе в четыре раза дороже.

Кочевник равнодушно кивнул головой.

— Хорошо! К вечеру верблюд будет ждать тебя. А пока отдыхай. Тебе предстоит большой и трудный путь.

Он поднялся и вышел из шатра. И я сразу заснул, словно провалился в черную бездну сна.

Проснулся я от осторожного прикосновения чьей-то руки. В шатре было сумрачно, за тонким войлоком что- то шумело и шуршало, у входа, съежившись в комочек, плакала женщина.

— Вставай! — будил меня кочевник.

— Уже вечер? — удивился я.

— Нет!

— А почему темно?

— Я не знаю…. Этого никогда раньше не было.

— Почему плачет твоя жена?

— Боится…

Я выглянул наружу. На лицо мне упали теплые, почти горячие дождевые капли. Вся пустыня была окутана странным мерцающим серебристым туманом. Этот туман клубился, перекатывался, принимал самые причудливые очертания. Песок шелестел под частыми ударами дождевых капель и тоже светился голубоватым сиянием.

Я знал, что эти выжженные солнцем пустынные края, наверное, с сотворения мира не знали благодатных летних дождей. А сейчас шел дождь — обильный, мелкий, словно подогретый.

— Мы сейчас уходим, незнакомец, — ровным голосом проговорил кочевник. — Ты идешь с нами или пойдешь в Багану?

— Я иду в Батану.

— Лучше идем с нами. В Багане очень плохо. Чем дальше ты будешь от Баганы, тем лучше для тебя.

— Почему ты думаешь, что в Багане плохо?

— Я видел, как там, где Батана, горело небо. Потом под нами затряслась земля — ты спал и не слышал этого. А потом пошел дождь, которого никогда в эту пору не знали наши пески. Готовить тебе верблюда?

— Да!

— Давай деньги!

Какое-то смутное беспокойство, словно предчувствие непоправимого несчастья, вдруг родилось во мне. И тут я снова ощутил, как несказанно дороги мне тоненькая, грустная Фати и маленькая Нази — розовый бутон, нежный и беззащитный.

Всхлипывающая женщина помогла мне взобраться на верблюда и сунула в руки жесткий повод. Я взглянул на компас. С ним творилось что-то удивительное — стрелка металась по кругу, совершая самые причудливые прыжки.

— Направляй верблюда прямо вон на тот небесный пожар, — сказал мне кочевник, указывая рукою вдаль.

Вглядевшись, я действительно заметил, что в том направлении туманный горизонт был озарен слабым красноватым мерцанием.

Тревога моя росла и увеличивалась.

— Да будет с тобой милость бога, — пожелал мне хозяин.

И мой верблюд широким шагом понесся по пустыне.

Это было страшное и странное путешествие, которое может только присниться в ночном кошмаре. Всю первую ночь над пустыней, не переставая, моросил мелкий горячий дождь. Серебристый светящийся туман окутывал застывшие волны барханов, и вся местность казалась какой-то мрачной театральной декорацией.

Утром дождь усилился, но стал прохладным. Целый день я не видел солнца и ехал в серой, свинцовой мгле. От падающих дождевых капель на моих руках и одежде оставались седые подтеки, точно с неба лился не дождь, а помои. Мой верблюд тоскливо стонал и крутил головой.