— Где-ты-была? — холодно, медленно цедя слова, чтобы придать им больший вес, спросил он.
— Кажется, когда мы говорили вчера по телефону, я забыла сказать тебе, Ник, что приглашена сегодня вечером на ужин.
— К кому?
— К Лонгли. Ты их знаешь, они живут в Риджфильде.
— Ты лжешь!
Катарин, слегка смутившись, заморгала, но потом, широко распахивая свои необыкновенные бирюзовые глаза, притворилась изумленной.
— Никки, дорогой, что с тобой? Какие чудовищные вещи ты говоришь! — Стараясь разрядить обстановку, она присела на краешек дивана. — Повторяю тебе, я была у Лонгли. Если ты не веришь мне, то позвони им и убедись.
Катарин с самым невинным видом улыбнулась ему, а ее глаза, обращенные на Ника, так и светились любовью.
— Назвать тебе их номер? — Катарин привстала, продолжая улыбаться, абсолютно убежденная в том, что Ник тотчас же остановит ее.
— Можешь не утруждать себя, — огрызнулся Ник. — Никто не собирается проверять.
Он язвительно взглянул на Катарин, отставил свой коньячный бокал на край стола и вскочил с места с поразившими обеих женщин бесшумностью и внезапностью. Подскочив к Катарин, Ник схватил ее за плечи и в неистовстве поднял на ноги. Она изумленно раскрыла рот и выронила бокал с коньяком, который, упав на пол, разлетелся вдребезги. Ник поставил ее перед собой и, неотрывно глядя ей прямо в глаза, крепко стиснул ее обнаженные плечи.
— Ты — сука! — прошипел он. — Отвратительная, лживая, расчетливая двуличная сучка! Ты заявляешься сюда со своими улыбочками и милыми речами, со своими хитростями, с этим своим знаменитым «шармом», ведешь себя, будто ничего не случилось, прекрасно зная, что ты натворила, что ты сделала со мной! Ты предала меня, и самым отвратительным образом.
— Никки, Никки! Отпусти меня, ты делаешь мне больно! — закричала Катарин, извиваясь всем телом и стараясь высвободиться. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Отпусти, у меня будут синяки…
— Ты продала мой роман! — загремел Ник, и его лицо исказила гримаса боли и отчаяния. Он принялся трясти ее за плечи так, что голова замоталась из стороны в сторону. — Мой роман, на который я потратил лучшие свои годы, вложил в него частицу собственной души. Роман, который я любил больше всех остальных своих книг, который так много для меня значит! А ты взяла и продала его этому выродку Майклу Лазарусу, человеку, который многие годы был моим врагом и врагом моего друга, Виктора. То, что ты сделала, не поддается воображению. Это все равно, если бы ты вонзила мне в сердце нож, а потом еще подставила чашку, чтобы собрать в нее мою кровь. Я никогда не прощу тебе этого, не прощу твоего предательства. Я… я…
Ника охватила такая ярость, он испытывал такую жгучую боль, что не смог закончить. Непрошенные слезы внезапно навернулись ему на глаза. Он был готов растерзать Катарин. Набрав полную грудь воздуха, чтобы обрести утраченное самообладание, он с силой отшвырнул ее от себя на диван, на который Катарин упала, как сломанная кукла.
— Убирайся прочь! Не желаю марать руки, ты, сука двуличная!
Он перешагнул через осколки бокала на полу и отошел к окну, где застыл, дрожа всем телом и молча глядя через стекло в сад. Его сердце мучительно ныло, кровь, пульсируя, шумела у него в голове. Постепенно глубокая грусть охватила его, и он почувствовал, как уходит его прежняя любовь к Катарин, опустошая его душу, не оставляя в его разбитом сердце ничего, кроме боли и печали. Он снова ненавидел ее, как когда-то, много лет назад. Все кончено между ними навсегда.
Катарин осталась лежать поперек дивана, трепеща всем телом, и, раскрыв рот, отчаянно боролась с подступающими к ее горлу рыданиями. Ее прекрасное лицо побледнело, стало пепельно-серым и несчастным. Она старалась собраться с мыслями, но они путались в ее затуманенной голове. Почему он так рассердился на нее? Она не отрываясь смотрела на широкую спину Ника, видела его поникшие плечи, искала слова, чтобы все ему объяснить. Но не могла найти. Потом она взглянула на Франческу и помотала головой, как бы отрицая все упреки Ника.
Франческа была поражена услышанным. Она боялась пошевелиться, не решалась произнести хоть слово, желая всей душой одного — скорее бежать отсюда, исчезнуть, испариться. Но она продолжала сидеть, будто парализованная в своем кресле, не в силах шелохнуться. Она боялась за Ника, за Катарин, страшилась того, как бы он чего-либо с ней ни сделал. Начиная кое-что понимать из его чудовищных обвинений, она недоумевала, откуда Ник сумел узнать все это, и боялась оставить их наедине.
Катарин думала о том же. Собрав в кулак все свои силы, она заставила себя сесть прямо, поправила чудесное бриллиантовое ожерелье на шее и высказала мучивший ее вопрос вслух, придав своему голосу детские, просительные ноты:
— Кто рассказал тебе про «Флорабелль», Ник?
Он медленно повернулся к ней и, глядя на нее ледяными глазами, ответил, но не сразу:
— Виктор.