Голос Тараса

— Да-да, совершенно точно: Манджура! — обрадовался Подуст. — Скажи, какие именно стихотворения ты можешь декламировать?

— А что?

— Ну, не бойся. Тебя спрашивают.

— «Быки» могу — Степана Руданского, а потом… Шевченко. Только я забыл трошки.

— Вот и прекрасно! — сказал Подуст и, отпустив мой пояс, потер руки. — В этом есть большой смысл: наша гимназия названа именем поэта Степана Руданского, а ты прочтешь на первом же торжественном вечере его стихи. Прекрасная идея! Лучше не придумать… Теперь слушай. Иди немедленно домой и учи всё, что знаешь. Нет, пожалуй, не всё, а так приблизительно два-три стихотворения. Только, знаешь, хорошо… выразительно!

Он закашлялся и потом, нагнувшись ко мне, прошептал:

— Хорошо учи. Чуешь? Возможно, сам батько Петлюра приедет…

— А домой идти… сейчас?

— Да, да… и сразу же учи. А в гимназию придешь послезавтра. И я сам тебя проверю.

— А если пан инспектор спросит?

— Ничего, пану инспектору я сообщу… Твоя фамилия?

— Манджура!

— Так, так, Манджура, совершенно точно. Будь спокоен… — пробормотал Подуст и побежал в темный коридор.

— Хорошо учи, — сказал мне учитель. — Чуешь? Возможно, сам батько Петлюра приедет…

— Эх ты, подлиза!.. — Куница хмуро посмотрел на меня и, передразнивая, добавил: — «Быки» могу и потом Шевченко»! Нужно тебе очень декламировать! Выслуживаешься перед этим гадом!.. Поехали б лучше снова за барвинком.

Целый вечер я разгуливал по нашему огороду, между грядками, и бубнил себе под нос:

Вперед, бики! Бадилля зсохло,
Caмi валяться будяки,
А чересло, лемiш новii…
Чого ж ви стали? Гей, бики!

— «Быки, быки»! — крикнула мне, выглянув из окна, тетка. — Ты мне со своими «быками» все огурцы потопчешь. Иди лучше на улицу!

— Ничего, тетя, не зачипайте! Я учу декламировать стихотворение, — весело ответил я. — Меня, может, сам батько Петлюра приедет слушать. Если мне дадут награду, я и вам половину принесу!

Проклятые «Быки» меня здорово помучили. Смешно, такое легкое на вид стихотворение, а заучивать его вторично наизусть было гораздо труднее, чем те вирши Шевченко, которые я учил очень давно, еще в высшеначальном училище. Их я повторил раза три по «Кобзарю» — и всё, а вот с «Быками» провозился долго.

Я все не мог запомнить эти стихи по порядку. Сперва я читал, как созревает хлеб на полях и как текут молоко и мед по святой земле, а уже потом — как быки, вспахивая поле, ломают бурьян и чертополох. А надо было читать наоборот. Я пожалел, что вызвался учить именно эти стихи, про быков. Но тогда, пожалуй, Подуст не отпустил бы меня домой.

…Лишь к вечеру следующего дня я наконец заучил правильно стихотворение про быков и утром с легким сердцем пошел в гимназию к Подусту.

— Ага, Кулибаба! — радостно сказал Подуст. — Ты будешь… выжимать гири?

«Вот и старайся следующий раз для такого черта, а он даже не может запомнить меня!» — подумал я и ответил:

— Я не Кулибаба, а Василий Манджура. Вы мне велели учить стихи.

— Манджура? Ну, не всё одно — Кулибаба. Манджура… — Пряча в карман очки, Подуст предложил: — Пойдем в актовый зал, прорепетируем!

И только мы переступили порог актового зала, изо всех окон мне в глаза ударило солнце.

За те дни, пока я не ходил в гимназию, в актовом зале произошли перемены. Вблизи сцены из свежих сосновых досок выстроили высокую ложу. Через весь зал были протянуты две толстые гирлянды, сплетенные из привезенного нами барвинка. Вместе со стеблями барвинка в гирлянды заплели шелковые желто-голубые ленты. Гирлянды перекрещивались под сверкающей в солнечных лучах хрустальной люстрой. Крашенные масляной краской стены актового зала были хорошо вымыты и тоже блестели на солнце. Вверху, под лепными карнизами, висели портреты петлюровских министров, а у белой кафельной печки, перевитый вышитым рушником, виднелся на стене большой портрет Тараса Шевченко.

Подуст взобрался на суфлерскую будку и, сидя на ней, точно на седле, кивнул:

— Давай!

Было очень неловко декламировать в этом пустом солнечном зале на скользком паркете, но я откашлялся и начал с выражением:

Та гей, бики! Чого ж ви стали?
Чи поле страшно заросло?
Чи лемеша iржа поiла?
Чи затупилось чересло?

Я видел перед собой широкий, весь в мелких ямках нос учителя, видел совсем близко зеленоватые близорукие глаза его, посыпанный перхотью и засаленный воротник его мундира.

Подуст в такт чтению притопывал ногой. Не дождавшись, пока я кончу, он вскочил и чуть не опрокинул будку:

— Дуже гарно! Только чуть-чуть громче. Вирши Шевченко в таком же духе читаешь?

Я кивнул головой.

— И хорошо. Это будет коронный номер. Советую только тебе выпить сырое яйцо перед тем, как выйдешь на сцену, чтобы не сорвался голос. Не забудешь?

— А утиное можно?

— Это не играет роли — утиное или куриное. Важно, чтобы сырое было. Понял?

— Послушайте остальные, пане учитель…