Но того хватило ненадолго. Буба быстро скис и умолк, захлебнулся в собственном красноречии, выдохся. Все смотрели не на башню и не на люк, из которого должны были появиться туристы, а на умолкшего оратора.
– Спекся, болван! – процедил за своим баком Хитрый Пак.
– Шлепнуть его, и дело с концом, падла! – заявил Гурыня.
Пак не стал ему отвечать, зачем попусту нервы портить, и так уже до предела натянуты. Он неотрывно следил за люком. Даже глаза болели.
– Покаемся, братья! – истошно выкрикнул напоследок Буба. И завершил на совершенно истерической ноте, обращаясь почему-то не к башне, а к небесам, воздев руки к ним и задрав голову: – Приидите же судии праведные! И покарайте нас!!!
После этого Буба, уже будучи в бессознательном состоянии, снова сверзился с трибуны. И снова в ту же лужу. Но теперь папаша Пуго ничем не мог ему помочь.
– Нехорошо! – сказал Хреноредьев. – Нескромно!
Вдвоем с Длинным Джилом они отволокли Бубу за ноги прямо к мусорным бачкам – пускай полежит, авось, прочухается. Но Пака с Гурыней они не заметили. Вернулись назад. Стали решать, что же делать.
– Разбегаться надо, – предложил Доходяга Трезвяк из-за трибуны.
– Я те разбегусь! – ответил ему Бегемот Коко. – Шкурник! Единоличник паршивый! Морда твоя кулацкая!
Трезвяк замолк. И надолго.
– Надо созвать женсовет, – предложила Мочалкина, – и поставить вопрос ребром!
Длинный Джил промычал ей нечто невнятное, постучал себя кулачищем по макушке и посмотрел в глаза – пристально, навевая тоску смертную. Мочалкина громко, с захлебом и причитаниями, зарыдала.
– Я, едрена корень, так понимаю, – важно начал Хреноредьев. Но завершить не смог по той причине, что он ровным счетом ничего не понимал.
Толпа гудела. Все ждали чего-то. Но ничего не было. И это вызывало большое недовольство и грозило перерасти в серьезные волнения, а может, и бунт – посельчане были народцем разношерстным, не всякий мог понять, что бунтовать нехорошо, у многих на это просто мозгов не хватало. Назревал большущий скандал, который мог кончиться плачевным образом и для верховода Бубы Чокнутого и для всех поселковых избранников.
– Гы-ы, гы-ы! – временами спросонья подавал голос папаша Пуго.
– К ответу! Зажрались!
– Кончай бодягу!
– Даешь всеобщее покаяние, едрена-матрена!
– Всех их пора!!!
Толпа уже бесновалась. И в любую минуту могло произойти непоправимое.
Но весь гам и шум перекрыл леденящий души вопль. Даже не вопль, а взвизг какой-то:
– Шухер, ребя! Атас!!!
Все будто по команде повернули головы к башне. В жуткой, неестественной тишине над площадью проплыл скрип – долгий, протяжный. Люк медленно открывался.
Изогалактика
Художник Олег Бабкин
Леонид Егоров
«Страшный суд». Космология апокалипсиса