Голос Вселенной 1996 № 11

– Вот так! Вот так будет с каждым! Кто посмеет встать на пути миротворца, мать его! Железной рукой наведем мы железный порядок во имя процветания и свободы, сынки! Мы не посрамим дедов! Загоним красно-коричневую сволочь под землю, подо льды Антарктиды! Мы раскопаем каждого окопавшегося и… набьем из него чучело!!!

– Ура-а-а!!! – истошно завопил распираемый восторгом Айвэн.

За таким генералом он готов был идти и до края света.

– Урр-а-а-а… – громогласно прокатилось по рядам. Бригадный генерал Эрдхай Манун выхватил из кобуры огромный пистолет и принялся палить в небо. И тут началось невообразимое, десятки стволов вскинулись вверх, от оглушительного грохота салюта заложило уши. Айвэн стрелял в воздух и орал, обуреваемый множеством нахлынувших чувств – да, он солдат свободы! герой демократии! и они принесут свободу и демократию на эту поганую и гнусную землю, чего бы это ни стоило проклятущим окопавшимся выродкам Резервации! они с честью выполнят святую миссию мира!

– Я верю в вас, сынки!!! – перекрывая грохот пальбы, орал Эрдхай Манун. Он допивал уже третью флягу и потому еле держался на ногах.. – Мы все тут герои-и, мать вашу! Мы всех в порошок… В атаку-у!!!

Свалившегося генерала унесли на носилках. Но добровольческий корпус еще долго ликовал и салютовал в мутные небеса Подкуполья. Беспримерная храбрость военачальника, собственной персоной объезжающего передовую и награждающего героев, воодушевляла, вдохновляла на новые подвиги.

Вчерашний заурядный охотник-любитель, по лицензии отстреливавший излишне расплодившихся выродков, проматывающий наследство папаши Айвэн Миткофф, ощущал себя теперь не праздным балбесом-гулякой, прожигателем жизни, а гражданином мира и борцом за независимость всей планеты. Он готов был хоть сейчас в бой, в атаку!

Марка Охлябина плутала по городу в одиночку недолго. Через три разрушенных квартала возле ржавой мусорки она наткнулась прямо из-за дымовой завесы на двух пьянющих баб. Бабы икали и смотрели на нее злобно, косыми, остекленелыми глазами. Одна была низенькая, толстая, почти без шеи, ноги у нее не гнулись – Марка пригляделась, точно, коленки вообще отсутствовали, зато костяшками пальцев, баба эта подобно орангутангу опиралась о разбитую мостовую. Другая была ростом с саму Охлябину, но стройнее и грудастее, глаз у нее из-под рыжей челки видно не было, да и челка эта больше походила на драную мочалку, найденную на помойке и приклеенную ко лбу.

– Куда навострилась?! – остановила Охлябину коротышка.

Рыжая не дала ответить.

– К хахалю прется, чучундра! – прошипела она гундосо. И плюнула Охлябине под ноги. Такого Марка стерпеть не могла.

– Врешь, стерва, – заорала она, брызжа слюной, – мне хахали по хрену!

И с размаху залепила рыжей по уху. Та упала сама и завалила подвыпившую подругу. Только лежали они в подернутой мутью луже недолго. Охлябина и не ожидала эдакой прыти – незнакомки набросились на нее тигрицами, сшибли с ног, подмяли… а дальше началось такое, что сама Марка не могла понять, где ее ноги-руки с головой, а где грабли и тыквы этих лахудр, этих чучел поганых – Марка была вне себя, она молотила обеих и получала вдвое больше. Пестрым, дико орущим и визжащим комом они трижды перекатились через лужу, выплескивая ее из берегов, спустились по мостовой к мусорке, рассыпались на миг – и снова сцепились. Какая-то заблудшая драная и голодная шавка-дворняжка, выскочившая из-за угла на шум, с ходу бросилась в кучу-малу, приняв ее за собачью свалку, но тут же вылетела наружу с прокушеным ухом и исцарапанным в кровь носом, заскулила, поджала хвост и скрылась. А яростная драка все продолжалась.

И все же Марка Охлябина взяла верх, помогла против городских поселковая выучка. Точным ударом под дых она сразила наповал рыжую. А потом, сверху вниз, всем телом, вложенным в кулаки, обрушилась на темечко коротышки. Встала как вкопанная, пытаясь усмирить дергающиеся руки и ноги. И заплакала. Не было сил молча глядеть на побитых бабенок – истерзанные, расцарапанные, все в синяках они лежали в луже и тряслись – ни подняться, ни пискнуть не смели.

– Ладно, чаво там, – махнула рукой Марка.

И вытащила обеих на сухое место, прислонила к ржавому баку, отхлестала по щекам, чтоб быстрее прочухались.

– Тебе как, дуру, зовут? – спросила она рыжую.

– Вешалкой, – ответила та, еле шевеля разбитыми вдрызг губами.

– Вешалкой? Ясно, это кликуха, а имя-то как?

– Нету имени. Вешалка, и все, – пояснила рыжая угодливо, – кто из мужиков поласковей, те Висюлькой зовут, а имени никакого нету.

Охлябина скривилась, сплюнула кровью – у нее тоже была выбита половина зубов, а два передних, самых красивых, шатались.

– Сдались вам эти мужики чертовы, – прохрипела она, – от них только вред один!

– А меня зовут Манька Пузырь, – быстро вставила коротышка, – я этих кобелей тоже не люблю!

Охлябина сразу заулыбалась, пролился бальзам на душу, наконец-то.