Голос Вселенной 1996 № 5

Пролетела пара лет
с благовестным звоном.
Зубы обломавши, ушел Едыгей.
Во Владимире Андрей
с Даниилом Черным –
Время – разбросавши, сводит людей.
Тихо у Успенского собора.
Примолкает, проходя, народ, –
Здесь – мирская суета, котора.
Там – священнодействие идет.
От церквей Царьграда и Софии
Страшный Суд – любимейший сюжет.
Только трудно напугать Россию,
Крепнущую среди страшных бед.
Да и стоит ли?
Напрасная задача!
Столько было видено судов! –
Суд так суд!
Но надо бы иначе! –
С Даниилом порешил Рублев.
Даниил в работе скор, спор.
Зуд мастеровой зудит в груди –
В руки бы не кисть, а топор!
А Андрей все в небо глядит:
Ищет в небе сердцем лазурь –
Вот бы краски где растирать.
Меньше будет крови и мук.
Если золотое с солнца брать!
Судный День – как торжество любви.
Братства и согласия людей,
И освобождения земли –
В мыслях рисовал себе Андрей.
И волжбою друга увлечен,
Даниил в груди огонь гасил.
Верил – мир страданья обречен.
Только б у любви хватило сил.
Стены пропадали –
это кисть
Прорубала светлое окно
В ту не близкую,
но будущую жизнь.
Что творцам застать не суждено.

3. Андрей. 1422 г.

И опять в дорогу –
кругла земля.
И хочется многое в жизни успеть:
Понемногу можно,
мало – нельзя!
Нас подхлестывает в этой жизни смерть.
Знал Рублев –
с костлявой не рассориться
И покоя в жизни не просил.
Верил– труд его воздастся сторицей.
Знал и то,
что чужды на Руси
Византийцев образа суровые –
Время не стращать!
А время строиться!
И рождалися иконы новые –
Светлые!
Венцом их стала «Троица».
Долог путь.
Но каждой новой вехой
Он земные путы обрывал.
Век его не мерялся успехом –
лишь страданьями и болями людей –
И во всем оставшись человеком.
Смертным, тленным,
богомаз Андрей
У дверей
в бессмертие
стоял!
Не глядела «Троица» на мир.
Мир гляделся в «Троицу»,
как в зеркало.
Задержавшись перед ней на миг,
Кровь с себя смывал,
ему хотелось белого!
Золотистого!
И чисто-голубого!

Александр Чернобровкин

Волхв

Рассказ

Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими и стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей, широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон, прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала, настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал зверька, и неспешно направился к нему.

Из пещеры вышел высокий, худой и жилистый старик с длинными седыми волосами, спадающими на плечи и спину из-под островерхой волчьей шапки, и бородой, раздвоенной внизу, одетый в серую холщовую рубаху, почти сплошь покрытую латками, и черные холщовые штаны. Присев на корточки, он угостил белку орехами, а ворона – салом. Бледно-голубые глаза его смотрели на зверька и птицу и, казалось, не видели их, потому что переполнены были грустью и тревожным ожиданием.