Голос земли. Легендарный бестселлер десятилетия о сокровенных знаниях индейских племен, научных исследованиях и мистической связи человека с природой

Разговоры взрослых в основном сливались для меня в неразборчивый гул, но однажды, когда моя мать шла через двор с большой охапкой дров, я увидела, как Хейзел уронила голову на руки и заплакала. «Когда я жила дома, – сказала она, – я тоже могла носить такие тяжести. Я без особых усилий могла нести бушель персиков на одном боку и ребенка на другом. Но теперь все прошло, все ветром унесло».

Хейзел родилась и выросла в округе Джессамин штата Кентукки, совсем близко от наших мест. Но, слушая ее речь, можно было подумать, что она родилась за сотни миль отсюда. Она не умела водить машину, как и Джени с Сэмом, поэтому ее старый дом был для нее так же недосягаем, как земли по другую сторону Великого водораздела.

Она приехала сюда вместе с Сэмом после того, как у него случился сердечный приступ в сочельник. Она любила Рождество – все собираются вместе, готовят праздничный ужин, но в то Рождество она бросила все, заперла дверь и переехала сюда с сыном, чтобы ухаживать за ним. С тех пор она ни разу не была в своем старом доме, но было видно, что ее душа тоскует по родным местам: когда она рассказывала о нем, ее взгляд становился отрешенным.

Моя мать понимала Хейзел, ее тоску по дому. Она была родом из северных краев, родилась под сенью гор Адирондак. За время учебы в магистратуре и из-за своих исследований она сменила много мест жительства, но всегда считала, что обязательно вернется домой. Помню, как однажды осенью она плакала, потому что не могла насладиться видом пламенеющего красного клена. Она была вынуждена переселиться в Кентукки из-за того, что получила здесь хорошую работу и ради карьеры моего отца. Но я знаю, что она скучала по своим близким и родным лесам. Горечь разлуки с родиной была знакома ей не меньше, чем Хейзел.

С годами Хейзел становилась еще печальнее и все чаще вспоминала о былых временах, о том, что она больше никогда не увидит: о том, каким высоким и красивым был ее муж Роули, какими прекрасными были ее сады. Как-то раз мать предложила отвезти ее в те места, но Хейзел лишь покачала головой. «Вы так добры ко мне, но я не могу принять от вас столь щедрого дара. В любом случае, все ушло, – отвечала она, – все ветром унесло». Но однажды осенью, когда стояли теплые дни, наполненные золотистым светом, она позвонила.

«Я знаю, моя милая, что сейчас ты вся в заботах, но если бы ты нашла способ отвезти меня к моему старому дому, я была бы тебе очень благодарна. Мне нужно взглянуть на нашу старую крышу, прежде чем пойдет снег». И тогда мы с мамой забрали ее у дома и повезли по Николасвилл-роуд в сторону реки. Сейчас это четырехполосная дорога с большим мостом через реку Кентукки, таким высоким, что не видно ее течения и мутной воды. У старой винокурни – сейчас она заколочена и пустует – мы свернули с шоссе и поехали по узкой грунтовой дороге, уходящей в сторону от реки. Как только мы повернули, Хейзел, сидевшая на заднем сиденье, заплакала.

«О, моя любимая старая дорога», – запричитала она, и я похлопала ее по руке. Я уже знала, что делать, так как моя мама точно так же плакала, когда мы проезжали мимо дома, где она выросла. Хейзел направила маму в сторону ветхих домишек, нескольких трейлеров с печками и развалившихся амбаров. Мы остановились у поросшей травой низины под густой сенью рощи белой акации. «Вот он, – сказала она, – мой дом, милый дом». Она сказала это так, как будто процитировала строки из книги. Перед нами стояло старое здание школы с высокими узкими окнами, как в часовне, и двумя дверьми, расположенными спереди, – один вход для мальчиков, другой – для девочек. Здание было серебристо-серого цвета с пятнами побелки, расплывшимися по вагонке.

Хейзел не терпелось выйти из машины, и я поспешила достать ее ходунки, пока она не споткнулась в высокой траве. Направившись к амбару и старому курятнику, она повела нас с мамой к боковой двери и поднялась на крыльцо. Пошарив в своей сумке, она нашла ключи, но ее руки так сильно дрожали, что она попросила меня отпереть замок. Потрепанная сетчатая дверь откинулась в сторону, и ключ легко вошел в висячий замок. Я придержала для нее дверь, и она, пригнувшись, вошла внутрь и остановилась. Замерев на месте, она стала осматриваться. Было тихо, как в церкви. Холодный застоявшийся воздух дома поплыл мимо меня, устремляясь наружу, в теплый ноябрьский полдень. Я шагнула вперед, чтобы войти в дом, но меня остановила мамина рука. «Оставь ее», – прочла я в ее взгляде.