Голоса

Некоторое время спустя Митя с Аней вышли из бани и пошли по тропке к избе. Аня шла впереди с полотенцем, повязанным на голове в виде тюрбана. Они подошли к дому, и тут Митя остановил жену, приблизил к ней лицо и сделал страшные глаза.

— Сейчас я покажу тебе что-то удивительное, — прошептал он. — Только тихо!

Он взял Аню за руку и крадучись повел к сараю. Они остановились у ворот в хлев и замерли. Митя таинственно поднял палец вверх. Он ждал голосов, и голоса явились.

На этот раз они были многочисленны, очень невнятны и будто обеспокоены чем-то. Обостренный слух Мити различал отдельные слова и фразы, но на лице Ани было написано полнейшее недоумение, когда Митя, прикладывая палец к губам, шептал ей:

— Тише!.. Слушай…

И вот что приблизительно слышалось Мите:

— Они уже начинают понимать, что мы и они — это одна жизнь. Они долго считали себя единственными…

— Вздор! Они нарушили равновесие…

— Равновесие… равновесие… нарушили…

— Мы приближаемся к гибели.

— А я утверждаю… (дальше было неразборчиво)… разум.

— Их разум эгоистичен. Мы понимаем… они не хотят.

— Некоторые… мало, но… задумываются.

— Равновесие… учиться пониманию трудно.

— А мальчик? Он уже умеет… разговаривал спокойно…

— У него лицо… он вырастет… забудет.

— …становится больше… спасут…

— Тише!

Голоса разом смолкли. Митя на цыпочках отошел от сарая, увлекая за собой Аню. Она по-прежнему ничего не понимала.

— Слышала? — шепнул ей Митя.

— Что?

— Разговор.

— Какой разговор? — удивилась Аня. — Шорох я слышала, ворочался кто-то в хлеву, жердь скрипела. Вот и все.

— Эх, неразборчиво сегодня было! Жаль, — сказал Митя.

— А что было-то?

— Голоса… — сказал Митя.

Аня внимательно посмотрела на мужа, но ничего не сказала. После чего они вошли в дом. Но вместо того чтобы спокойно улечься спать и видеть приятные сны, они увидели в горнице Люсю Павлову, которая сидела на табуретке, согнувшись в три погибели и закрыв лицо ладонями. Люська плакала.

— Люсь, Люсь, что ты? Что случилось? — бросилась к ней Аня.

Люся подняла голову. Левый глаз у нее был почти не виден из-за свежего розоватого синяка, в центре которого краснела кровоточащая ссадина. Из щели, где скрывался глаз, вытекала струйка слез. Несмотря на столь жалкий вид, Люська попыталась улыбнуться, отчего лицо ее еще больше деформировалось.

— Наплевать… — хрипло сказала она. — Федька, черт окаянный! Дерется мужик. Я к вам прибежала, пусть угомонится, заснет. Вы уж простите…

Аня смотала с головы полотенце, обмакнула край его в воду и приложила к синяку. Люська с благодарностью приняла полотенце и продолжила нестройный рассказ о случившемся. Выслушав Люсю, Аня повязала голову платком, накинула плащ и коротко сказала:

— Пойдемте.

— Куды? — испуганно вскинулась на нее Люська.

— К Федору. Надо с ним поговорить.

— Да он же пьяный! На ногах не стоит.

— Все равно, — непреклонно сказала Аня. — Пошли, Митя.

Митя нехотя натянул свитер поверх рубашки. Аня проверила лежащих уже в кроватях детей и приказала им спать. Глазенки у Кати расширились, она что-то зашептала матери, обвив ее шею руками, но Аня поцеловала дочь и уложила ее голову на подушку.

— Я тоже пойду, — сказал вдруг Малыш, спуская ноги с кровати.

— Тебя только там не хватает! Ишь какой храбрый! — прикрикнула Аня. — Спите! Мы скоро придем.

Они вышли на крыльцо и заперли дверь в сени. Спустившись с крыльца, они увидели Витьку, направлявшегося в баню с веником под мышкой.

— Вы куда это? — спросил он.

— В Кайлы, — ответила Аня.

— Смотрите! Федька вам головы поотрывает, — пообещал Витька и, насвистывая бодрую песню, скрылся в темноте в направлении бани.

Быстрым шагом они пошли по тропинке в Кайлы.

— Анюта… А Анюта… — жалобно промолвила Люська. — Он ведь материться будет…

— Тоже мне, невидаль… — проворчала Аня.

Светлая, ставшая ночью почти белой, тропинка выделялась на темной земле и вела их тем же путем, что и днем. Но насколько ночь изменила все очертания! Овраг, который они пересекли, был глубже и темнее, а знакомый и добрый муравейник грозно высился черной громадой, будто спящая голова из «Руслана». Ночь тоже полна была звуков, но совсем других: неясных, диких, глухих. Митя невольно озирался по сторонам. Ему виделись чьи-то горящие глаза в чаще кустов. По правде говоря, такой поворот событий после приятной и очищающей душу баньки Мите совсем не понравился.

Не доходя до Кайлов каких-нибудь ста метров, Митя испытал некоторое беспокойство, связанное не только с предстоящим разговором с Люськиным мужем. Что-то вдруг мелькнуло в голове, какая-то неуловимая мысль. Не мысль даже, а тень мысли — что-то такое о времени и его превращениях. Это было совсем некстати, но тень мысли сделала свое дело: обеспокоила Митю и спряталась в сознании, будто затаилась в засаде.

Показалось вдруг, что теория имеет трещинку, незаметный дефект, грозивший катастрофой.

В единой картине мира, которая начала складываться в Митиной голове, наметился пробел, еще неосознанный, и беспокойство было связано с ним. Митя почувствовал его раньше, чем увидел. Ему оставалось сто метров тропинки до Люсиного дома, чтобы успеть немедля обдумать загвоздку.