Голоса

В перерыве матча он спустился в подвал и включил телефон. Никаких сообщений. Он подождал. Никто не звонил. Только через полчаса он снова выключил телефон и пошел спать; он не мог больше делать вид, что его интересует футбол.

Заснуть не получалось, сразу после полуночи он встал и побрел, босиком и в майке, обратно в подвал. Включил телефон. Четыре сообщения. Прежде чем он успел их прослушать, кто-то позвонил.

— Ральф, — сказал мужчина. — Извини, что я так поздно… Но это очень важно! Мальзахер настаивает, чтобы вы встретились послезавтра. Весь проект зашатался! Моргенхайм тоже там будет. Ты ведь понимаешь, что поставлено на карту!

— Мне плевать! — сказал Эблинг.

— Ты спятил?

— Утрясется как-нибудь.

— Ты вправду сумасшедший!

— Моргенхайм блефует, — сказал Эблинг. — Храбрости тебе не занимать!

— Да, — сказал Эблинг, — это так. Только он собрался прослушать сообщения, как телефон снова зазвонил.

— Тебе не стоило так поступать! — голос у нее был хриплый и сдавленный.

— Если бы ты знала, — сказал Эблинг. — У меня был ужасный день.

— Не лги. — Зачем мне врать?

— Это ведь из-за нее! У вас… все опять… закрутилось? Эблинг молчал.

— Сознайся хотя бы!

— Не дури!

Он спрашивал себя, какую женщину из тех, голоса которых он знал, она имеет в виду. Ему хотелось бы побольше знать о жизни Ральфа; в конце концов в какой-то степени она стала и его жизнью. Что Ральфу нравилось, чем он жил? Почему одни получают все, а другие мало; кому-то удается очень многое, а другим ничего, и это не связано ни с какими заслугами?

— Извини, — тихо произнесла она. — С тобой часто бывает… трудно.

— Я знаю.

— Но ты… ты ведь не такой, как другие.

— Я с удовольствием стал бы как все, — сказал Эблинг. — Но я никогда не знал, как это сделать.

— Значит, завтра?

— Завтра, — сказал Эблинг.

— Если ты опять не придешь, все будет кончено.

Беззвучно пробираясь наверх, он думал о том, есть ли этот Ральф на самом деле. Неожиданно ему стало казаться невероятным, что Ральф где-то там существует, занимается своими делами и ничего о нем не знает. Ведь очень может быть, что жизнь Ральфа с самого начала была предназначена для него, может, только по случайности они обменялись судьбами.

Снова зазвонил телефон. Он поднял трубку, выслушал несколько фраз и воскликнул:

— Отменить!

— Как, извини? — испуганно спросил женский голос. — Он специально приехал, мы так долго добивались этой встречи, чтобы…

— Я могу обойтись без него. О ком могла идти речь? Он бы многое дал, чтобы узнать это.

— Нет, не можешь!

— Увидим.

Эйфория, какой он не знал прежде, переполняла его.

— Если ты так считаешь.

— Конечно, считаю!

Эблинг боролся с искушением спросить, о чем, собственно, речь. Он обнаружил, что может говорить что угодно, пока не задает вопросов, но люди сразу начинают что-то подозревать, как только он пытается что-то узнать. Вчера женщина, хриплый голос которой особенно нравился ему, так прямо и сказала, что он не Ральф, — и только из-за того, что он спросил, где именно в Андалусии они были в то лето три года назад. Он, наверное, так никогда ничего и не узнает об этом человеке. Однажды он остановился перед афишей нового фильма с Ральфом Таннером и на пару головокружительных секунд представил себе, что у него, возможно, номер телефона этого знаменитого актера, что именно с его друзьями, коллегами и любовницами он говорит уже неделю. Почему бы и нет: голоса у него с Таннером похожи. Он покачал головой и, криво усмехнувшись, пошел дальше. Все равно долго это продолжаться не может. Он не строил иллюзий, рано или поздно ошибку исправят, и телефон замолчит.

— Ах, это опять ты. Я не смог прийти в «Пантагрюэль». Она снова здесь.

—Катя? Ты имеешь в виду… ты снова с Катей?

Эблинг кивнул и записал имя на листке бумаги. Он предполагал, что женщину, с которой он сейчас говорил, зовут Карла, но у него было слишком мало косвенных доказательств, чтобы осмелиться так назвать ее. К сожалению, никто теперь не говорит своего имени, когда звонит по телефону: номера высвечиваются на экране, и все исходят из того, что другой человек знает, кто ему звонит, перед тем, как взять трубку.

— Этого я тебе не прощу.

— Мне очень жаль.

— Вздор. Ничуть тебе не жаль.

— Ну да, — Эблинг улыбнулся и прислонился к боковой стенке икейского шкафа.

— Может, и нет. Катя удивительная.

Она покричала немного. Она ругалась и угрожала, а потом еще и расплакалась. Но ведь эту путаницу в конце концов устроил Ральф, у Эблинга не было причин испытывать угрызения совести. Сердце у него колотилось, пока он слушал ее. Никогда еще не приближался он так близко к душе волнующейся женщины.

— Возьми себя в руки! — резко сказал он. — Ничего бы не вышло, ты же отлично понимаешь!

После того как она положила трубку, он еще постоял с чувством легкого головокружения, прислушиваясь к тишине, словно откуда-то еще могли донестись рыдания Карлы.