Голоса чертовски тонки. Новые истории из фантастического мира Шекспира

– Пустота, – шепчешь ты, прибегая к странному языку Гильдии. – Пустота достигла нашего мира. Ее притягивает сюда кинжал? И, наверное, ее уже ничто не остановит?

Твой муж склоняет голову. Поначалу ты думаешь, что ему горько от осознания масштаба надвинувшейся вплотную катастрофы или оттого, что его так долго не было с тобой.

Но вот он поднимает глаза, встречается с тобой взглядом, и ты понимаешь, в чем истина. Ему вовсе не горько. То, что ты видишь на знакомом лице – лице человека, которого знаешь лучше, чем кого бы то ни было, – тебе совсем незнакомо. С замершим сердцем ты понимаешь, что ему отчаянно стыдно.

– Мы победили, – признается он. – Победили пустоту. Тут-то ей и конец.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы начисто стираем этот мир, любовь моя. Уничтожаем его собственными руками, пока сюда не явилась настоящая пустота.

– Не понимаю, – бормочешь ты. – Нет, Уильям, я ничего не…

– Тактика выжженной земли, любимая. Встречный пал, призванный остановить буйство лесного пожара.

– Нет. Нет, этого не может быть.

– Теперь переплет миров в безопасности. Миллионы миллионов будут жить дальше. Погибнет лишь один ничтожный мирок – один из бесконечного множества. Одна-единственная звездочка исчезнет со звездного неба. Чтоб могли жить и здравствовать все остальные.

– Нет…

– Мы приняли решение все вместе. Вся Гильдия проголосовала, и все были единодушны. Кинжал слишком опасен, и у нас не было иного выбора.

– Но почему?.. – протестуешь ты, однако ответ до боли очевиден.

– Любимая, ты ведь знаешь, отчего были избраны мы.

В уголках глаз появляются жгучие слезы.

– Оттого, что только в этом мире – единственном из всех сущих – ты не покинул семью и дом. Ничего не написал. Всю жизнь прожил с нами. С семьей.

– Да, – отвечает Уильям. – Да, любовь моя.

Он шагает вперед, распахнув объятия тебе навстречу. В его глазах тоже слезы, хоть он и смаргивает их со всем возможным упорством.

А пустота – вернее, псевдопустота – за его спиной вновь приходит в движение.

– Скажи, – спрашиваешь ты, оказавшись в теплых, пахнущих дымом объятиях мужа. – Скажи, а Хемнет? В тех, других мирах он тоже… Или – только здесь… потому, что ты остался дома?

– Прости, – отвечает муж. – Ради бога, прости. Но иного пути нет.

Он еще крепче прижимает тебя к себе, ты тоже обнимаешь его еще крепче, но это не приносит облегчения: огромная, ужасная белая стена все ближе и ближе.

И тогда ты поднимаешь голову, смотришь через плечо мужа в лицо этому воплощению жуткой бесчеловечной логики и со всей таящейся в тебе страстью кричишь, и крик твой исполнен негодования и презрения. Ты выкрикиваешь в пустоту собственное имя и имя мужа, имена дочерей и твоего бедного обреченного мальчика…

Ты кричишь обо всем, ради чего живешь, обо всем, что наполняет твою жизнь смыслом и радостью. И последние слова, звучащие перед тем, как пустота накрывает тебя с головой, неся с собой сладкую целительную прохладу забвения, исполнены глубокой нетленной любви.

В ночь двенадцатую

5 января 1610 г.

В тот вечер, когда он вернулся домой, миссис Энн Шекспир – пятидесятипятилетняя, измученная заботами, давно привыкшая к цене одиночества во всем разнообразии ее форм – была в своем саду одна.

Нет, она не ждала его – по крайней мере, именно в этот день, – ибо не получала о его возвращении никаких известий, да к тому же не питала ни надежд на сие событие, ни желания, чтобы оно, наконец, произошло. И, даже зная о его возвращении загодя, даже заподозрив, что он вернется сегодня, она ни за что не стала бы специально выходить из дому ему навстречу. Она и не подумала бы стоять в саду на манер почетного караула в предвкушении его прибытия. Хотя сей джентльмен, конечно же, обошелся с ней и с детьми вполне достойно, по крайней мере, в материальном смысле – в смысле широких благотворительных жестов, доступных всеобщему обозрению, наподобие этого дома с просторным садом при нем, – она терпела его отсутствие (как физически, так и эмоционально) долго, но, наконец, решила, что он не заслуживает столь нежного отношения, что он, в главном и целом, стал недостоин ее любви и сам разорвал узы их брака.

Конечно, до нее доходило множество слухов. Люди изо всех сил старались уберечь ее от самого худшего, но и того, о чем она слышала – любовные интрижки (столь унизительно для нее затевавшиеся у всех на виду), мальчики (во множестве, самые разные, и – тоже не особо скрываясь), пьянство, кутежи, азартные игры, не говоря уж о целом легионе шлюх – хватило, чтобы понять: он изменил данной у алтаря клятве окончательно и бесповоротно. Слыша очередные новости, она ничуть не удивлялась и не горевала, так как давно, почти что с самого начала, знала о его скрытой темной натуре, о его неуемной похоти и прочих разрушительных страстях. Очередное откровение, услышанное на рынке или на улице, в перешептываниях за спиной, внушало лишь ощущение опустошенности и разочарования той готовностью, с какой он отдался пороку, вкупе с тщательно скрываемым – ради приличия и ради двух дочерей – отчаянием.