Голоса лета

—  Тыдумаешь, что это Мэй? — спросил Джеральд.

Ева покачала головой.

— Я не знаю что думать.

Джеральд перевел взгляд на Сильвию.

— Зачем Мэй стала бы писать тебе такое письмо? Для чего?

— Не знаю. — Сильвия уже перестала плакать, немного успокоилась и теперь держалась почти как обычно. Сунув руки глубоко в карманы брюк, она отошла от окна и принялась мерить шагами свою крошечную гостиную. — Просто я ей не нравлюсь.

— О Сильвия…

— Это так, Ева, хотя я никогда не придавала этому большого значения. Просто Мэй почему-то не выносит меня.

Ева, зная, что Сильвия права, молчала; вид у нее был несчастный.

— Пусть так, но ведь это еще не повод, чтоб посылать оскорбительные письма, — рассудил Джеральд.

— Да, Том пил и тем себя погубил.

Ева была потрясена хладнокровием Сильвии и в то же время преисполнена восхищения. Так спокойно говорить о личной трагедии… По мнению Евы, это был верх благоразумия и мужества.

— Мэй, конечно, порой утомляет своими строгими принципами в отношении алкоголя и нравственности, но почему она на тебя взъелась?

— «Гуляла с другими мужчинами». Ты к этому клонишь, Джеральд?

— Я ни к чему не клоню. Просто пытаюсь быть объективным. И мне непонятно, какое дело Мэй до твоих друзей и до твоей личной жизни.

— Может, и не было бы никакого дела, если б моим другом не был Ивэн.

— Ивэн! — недоверчиво охнула Ева. Собственный голос ей самой показался визгливым. — Не может быть.

— Почему же? О, Ева, ты же не подумала… Нет, просто порой, когда вас с Джеральдом нет дома, Ивэн приглашает меня к себе на бокал вина… Просто проявляет любезность. Один раз он подвез меня на вечеринку, на которую мы оба были приглашены. И все. Больше ничего.А Мэй все время шпионит из окна своей комнаты наверху. Ничто не укрывается от ее внимания. Возможно, она решила, что я пытаюсь его совратить. Старые няньки очень привязаны к своим воспитанникам, а она ведь его вырастила.

Ева, держа руки на коленях, сцепила ладони. Хм. Одиноко. Я могла бы такое рассказать, что у тебя уши завянут.

Она вспомнила про альбом для наклеивания вырезок. Непонятный альбом, газеты, ножницы, клей.

Она вспомнила пластиковый пакет с изображением британского флага, набитый чем-то, что Мэй накупила в свой выходной. Возможно, там были писчая бумага с феей, детский печатный набор?

Ох, Мэй, родная, что же ты наделала?

— Не надо никому ничего говорить, — сказала она.

— Почему? — нахмурилась Сильвия.

— Никому не нужно знать об этом.

— Но это же преступление.

— Мэй — очень старая женщина…

— Нужно из ума выжить, чтоб послать такое.

— Возможно… Возможно, она немного… — у Евы язык не поворачивался произнести слово «сумасшедшая», — не в себе, — закончила она тихо.

Джеральд опять рассматривал конверт.

— Письмо отправлено вчера. Мэй вчера ходила в деревню?

— Не знаю, Джеральд. Она постоянно таскается на почту. Как на прогулку. Ходит за пенсией, покупает мятные леденцы, шерстяную штопку.

— Девушка, что работает на почте, вспомнит ее?

— Да ей и не обязательно ходить на почту. У нее в сумке всегда есть книжечка марок. Я постоянно прошу у Мэй марки. Она могла просто бросить письмо в почтовый ящик и вернуться домой.

Джеральд кивнул, соглашаясь с женой. Они погрузились в молчание. Ева, внутренне содрогаясь, представила, как Мэй, в своей шерстяной шапке, с трудом передвигая ноги, выходит из ворот Тременхира, бредет по дороге в деревню, опускает свое злобное письмо в красный почтовый ящик.

Сильвия остановилась у камина, взяла сигарету из пачки, лежавшей на каминной полке, закурила и устремила взгляд на пустую нечищеную каминную решетку.

— Она всегда меня терпеть не могла, — снова сказала Сильвия. — Я всегда это знала. Мне кажется, я слова доброго ни разу не слышала от этой старой коровы.

—  Не называйее так! Не называй Мэй коровой. Она не корова. Может, она и послала тебе это гадкое письмо, но лишь потому, что она стара и не понимает, что делает. Если кто-то узнает об этом… Если мы сообщим в полицию или еще кому-то, начнутся расспросы, и никто не поймет… И Мэй тогда окончательно тронется умом… И ее заберут… и…

До этой минуты ей, пусть с большим трудом, удавалось сдерживать слезы, но теперь ее прорвало. Джеральд вскочил со стула, подбежал к дивану, где она сидела, обнял ее, прижал к себе ее лицо. Она ощутила знакомое тепло его груди и разрыдалась в лацкан его синего пиджака. Ее плечи вздымались и опускались от плача.

— Ну, будет, — сказал Джеральд, успокаивая ее так же, как некоторое время назад она сама увещевала Сильвию, — ласковыми словами и похлопываниями по спине. — Все хорошо. Все хорошо.

Наконец она взяла себя в руки и извинилась перед Сильвией.

— Прости. Мы пришли помочь тебе, а тут я сама расклеилась.

Сильвия рассмеялась. Может быть, и невесело, но, по крайней мере, по-настоящему.