Голоса лета

— На это не требуется много времени. План не очень сложный. — Лора прикусила губу. — Наверно, ты просто еще не готова к далеким путешествиям.

Она ухватилась за этот предлог, как утопающий за соломинку.

— Честно говоря, я и сама не знаю, готова ли я. То есть… Я чувствую себя неплохо, но не уверена, что мне стоит лететь за океан. В Нью-Йорке сейчас жара… И если что-то случится, это будет ужасно. Я все тебе испорчу, если заболею… — лепетала Лора. Собственные доводы даже ей самой казались неубедительными.

— Ничего страшного. Мы спокойно отменим четвертую бронь.

— Прости, Алек. Я еще так слаба. Может быть, в другой раз.

— Да, в другой раз, — согласился он. — Не беда, не волнуйся.

— Когда ты вернешься?

— В следующий вторник, полагаю.

— А мне как быть? Остаться здесь?

— Если Ева не возражает. Спроси у нее.

— И ты тогда сможешь за мной приехать? — С ее стороны это было еще более эгоистично, чем отказ лететь в Нью-Йорк. — В принципе, это ни к чему. Я… Я спокойно сама доберусь на поезде.

— Нет. Думаю, я смогу приехать. Если все будет нормально. Позже свяжусь с тобой и сообщу.

Возможно, у него запланировано какое-нибудь совещание. Ненавистный телефон только еще больше отдалял их друг от друга. А ей хотелось быть рядом с ним, хотелось видеть его лицо, как он реагирует на ее слова. Хотелось прикоснуться к нему, дать понять, что она любит его больше всего на свете, но ехать в Нью-Йорк с Дафной Боулдерстоун — это выше ее сил.

Уже не в первый раз она чувствовала, что между ними зияет пропасть. Пытаясь преодолеть отчуждение, она сказала:

— Я очень скучаю по тебе.

— Я тоже.

Не помогло.

— Как рыбалка? — спросила она.

— Превосходно. Тебе все шлют привет.

— Позвони перед отъездом в Нью-Йорк.

— Непременно.

— Еще раз прости, Алек.

— Ничего. Я предложил, ты отказалась. Ничего страшного. Спокойной ночи. Приятных снов.

— Спокойной ночи, Алек.

7 Сент-Томас [36]

В половине шестого утра Габриэла Хаверсток, лежавшая без сна с трех часов ночи, откинула мятую простыню и тихо встала с койки. У противоположной стены спал мужчина; на светлой подушке темнели его волосы и щетинистый подбородок. Его рука лежала на груди, голова повернута в сторону от нее. Габриэла надела старую футболку, что некогда принадлежала ему и, босая, бесшумно пробралась на камбуз в кормовой части судна. Нашла спички и зажгла конфорку на маленькой газовой плите, закрепленной в карданном подвесе. Наполнила водой чайник, поставила его кипятиться и поднялась в рубку. За ночь выступила роса, палуба была сырая, в капельках воды.

В рассветных сумерках водная гладь гавани была похожа на стеклянное полотно. Все суда, швартовавшиеся вокруг, еще спали, едва заметно покачиваясь на воде, словно дышали во сне. Набережная просыпалась. Завелась машина; на пристани темнокожий мужчина спустился в деревянное суденышко, отвязал его от берега и сел за весла. Габриэла слышала каждый всплеск, возникавший при погружении весел в воду. Лодка двигалась по гавани, оставляя за собой стрелку ряби на воде.

Сент-Томас, Американские Виргинские острова. Ночью под покровом темноты к берегу пристали два круизных лайнера. Казалось, в гавань неожиданно вторглись небоскребы. Габриэла глянула вверх и увидела, как на судовых надстройках работают матросы. Они крутили лебедки, натягивая канаты, драили палубу. Под ними обращенная к ней боковина высокого корпуса была усеяна рядами иллюминаторов, за которыми в своих каютах спали туристы. Чуть позже, когда рассветет, они выйдут на палубу в бермудах, смешных цветастых рубашках и, облокотившись на перила, будут смотреть на яхты так же, как она сейчас смотрит на них. А еще через некоторое время, увешанные фотокамерами, они сойдут на берег, спеша потратить свои доллары на плетеные соломенные сумки и сандалии, на вырезанные из дерева статуэтки темнокожих женщин, держащих на голове корзины с фруктами.

За спиной у Габриэлы на камбузе зашипел кипящий чайник.

Она спустилась вниз, заварила чай. Молоко кончилось, поэтому она бросила в кружку ломтик лимона и залила его чаем. С чашкой в руках пошла будить его.

— Умм? — Он повернулся, когда она тряхнула его за голое плечо, зарылся лицом в подушку, почесал голову, зевнул. Потом открыл глаза, увидел, что она стоит над ним. Спросил: — Который час?

— Без четверти шесть.

— О боже. — Он снова зевнул, сел в постели, вытащил из-под себя подушку и сунул ее под голову.

— Я тебе чаю налила, — сказала она. Он взял кружку, попытался глотнуть обжигающую жидкость. — С лимоном. Молока нет.

— Я понял.

Она оставила его, налила себе чаю и с кружкой в руках вышла на палубу. С каждой минутой становилось светлее, небо голубело. Как только встанет солнце, влага высохнет, испарится. И наступит еще один день, еще один жаркий ясный день. Типичный вест-индский день.

Через какое-то время он тоже появился на палубе — в старых грязных белых шортах, в серой спортивной рубашке, босоногий. Прошел на корму, стал возиться с фалинем шлюпки, почерневшим от соприкосновения с якорной цепью.