Голоса Памано

Девушка вынула пачку из конверта и, нисколько не смущаясь, старательно пересчитала деньги. Мужчина спокойно ждал, пока она закончит, не глядя на нее и используя сложенную ладонь в качестве пепельницы, поскольку никакой другой не обнаружил. Потом сказал если я вдруг узнаю, что ты попыталась увидеться с Марселом, будь то на факультете или еще где-то, я найду тебя, отниму все бабки, обвиню тебя в вымогательстве и сброшу с балкона. Тебе ясно?

Рамона даже не взглянула на него. Волосы у нее были распущены и почти закрывали лицо, и Хасинто подумал, что девица весьма недурна собой и что ему до чертиков надоело подтирать за Марселом всякий раз, когда тот в очередной раз усложнял себе жизнь. Так поняла меня эта девица или нет?

– Вы отец Марсела?

Ах, если бы! Представить только, какие ночи, какие стоны, какое райское блаженство!

– Да.

Все было решено, и Хасинто помог ей сложить вещи в чемодан и отвез в новое жилище в старинном доме в районе Равал, на квартиру, где было много странных запахов и мало света, но достаточно большую для размещения всех ароматических палочек, какие только существуют в мире. А ведь она могла бы стать миллионершей…

Не найдя девушку в прежней студенческой квартирке, Марсел безутешно оплакивал ее на протяжении нескольких месяцев и, не увидев ее больше ни в аудитории, ни в университетском дворе, ни в факультетском кафе, счел ее святой, ибо она предпочла остаться верной своей идеологии, не поддавшись соблазну легкой жизни. С тех пор всякий раз, когда его спрашивали о его времяпрепровождении в мае шестьдесят восьмого года, он мрачно отвечал, что это был период глубоких переживаний, и отказывался вдаваться в детали. На поезде он больше никогда не ездил. И так никогда больше и не увидел Рамону и даже не знал, удалось ли ей в конце концов стать писательницей.

Помещение было ослепительно-чистым, ибо физическая чистота есть символ и предтеча чистоты духовной. Распятие с бледной, бескровной фигурой Спасителя, прикрепленное к стене на достаточной высоте, дабы не служить ничему помехой, безмолвно руководило всеми переговорами, что велись в тиши сего важного кабинета. Стол, покрытый многочисленными слоями лака, блестел, как зеркало. Она сидела сбоку перед разложенными на столе документами, на подписях под которыми еще не высохли чернила.

– Если институт действительно ускорит или поспособствует ускорению Процесса, – сказала она, движением бровей указывая на документацию, – вы даже не представляете себе, ваше преосвященство, как велика будет моя благодарность.

Монсеньор Хосемария Эскрива де Балагер-и-Албас, доктор права, доктор священной теологии, профессор римского права, профессор философии и деонтологии, ректор фонда Святой Елизаветы, домашний прелат его святейшества Павла VI, почетный академик Папской римской богословской академии, советник Святой конгрегации семинарий и университетов, основатель и руководитель Опус Деи, член епископата Арагона, почетный доктор Сарагосского университета, главный канцлер Наваррского университета, почетный гражданин Барбастро, почетный гражданин Барселоны, почетный гражданин Памплоны, кавалер Большого креста Святого Раймунда Пеньяфортского, Большого креста Альфонса X Мудрого, Большого креста Изабеллы Католической, Большого креста Карлоса III с белой каймой, Большого креста благотворительности и маркиз де Перальта, смиренно склонил голову и в высшей степени любезным тоном сказал кто, как не я, заинтересован в том, чтобы Процесс разрешился самым благоприятным образом. После чего раскинул руки, словно заключая в дружеские объятия стол, сеньору Элизенду Вилабру, щедрый дар и предоставленную и подписанную документацию, и объявил я поручу это лично монсеньору Альваро дель Портильо.

– А чем объясняется молчание в ответ на мою личную просьбу о вступлении в институт?

Монсеньор соединил руки и уселся с противоположной стороны стола. В наступившей тишине Элизенда услышала далекий и приглушенный толстыми стенами шум римского городского транспорта. Она посмотрела прямо в глаза собеседнику, будто говоря отвечай, я не собираюсь сидеть тут весь день. Словно услышав ее, тот ответил:

– Хотя ваша общественная жизнь по-христиански образцова, в вашей частной жизни есть один аспект, дорогая сеньора, который может вызвать скандал. И позор тому, кто породил сию неблаговидную ситуацию, ибо ему следовало бы…

– Я не могу спровоцировать никакого скандала, – перебила она его, еле сдерживая возмущение, – поскольку никому об этом аспекте моей частной жизни не известно. – И с некоторым презрением: – И каким же образом это стало известно вашему преосвященству?