Голоса потерянных друзей

Тут я вспоминаю, что неплохо было бы познакомить ребят с Натаном, чтобы они понимали, кто стоит перед ними, — некоторые, может, и сами догадываются, но большинству это невдомек. Однако стоит мне только произнести его имя, как от прежней веселости школьников не остается и следа. Такое чувство, будто нам всем в обувь плеснули цемента. Среди учеников зарождается волна недоверия. В нашу сторону устремляется несколько взглядов — и подозрительных, и любопытных. Девочка по фамилии Фиш прикрывает ладошкой рот и что-то шепчет на ухо своей подружке.

У Натана такой вид, будто он готов сейчас же сбежать по ступенькам, уехать из города и больше не возвращаться. Но что-то его останавливает — что-то, благодаря чему он сегодня сюда и приехал.

Подозреваю, что ни он, ни я пока не знаем, что же это за сила такая.

Глава двадцать первая

Ханни Госсетт. Техас, 1875

Мисси Лавиния беспокойно ерзает на своей койке, плачет и стонет в темноте — она обмочилась. На горшок, стоящий в углу, ходить она отказывается, и теперь, не сумев сдержаться, еще и обижается. В нашей камере с низким потолком стоит страшная вонь, а ночь такая тихая, что воздух почти не проникает через зарешеченное окно, и запах не рассеивается.

«Как же я тут оказалась? — спрашиваю я себя. — Боже мой, как я докатилась до такого?!»

Заключенный из соседней камеры жалуется на шум и вонь и колотит в нашу стену, требуя, чтобы мисси замолкла, а не то она его с ума сведет. Я слышала, как через пару часов после заката этого несчастного выпивоху притащили сюда полицейские за то, что он вздумал выкрасть армейских лошадей. Шериф Форт-Уэрта ждет, когда за ним прибудут военные. Судя по выговору, он ирландец.

Сидя в темноте, я поглаживаю шею в том месте, где когда-то висели синие бусины. Я думаю о матушке и о том, что все пошло наперекосяк, стоило мне их потерять. Возможно, в этой жизни я уже не встречу ни ее, ни других близких. Тоска опускается мне на голову, точно голодный гриф. Она застилает глаза, и я вижу за окном только размытые очертания полумесяца, льющего свой слабый, точно дыхание, свет на звезды, сияющие рядом с ним.

Никогда еще в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. В последний раз меня вот так запирали, когда мне было шесть лет и я рассказала своей покупательнице на аукционе, что меня выкрали с плантации Госвуд-Гроув. И хотя я тогда была еще совсем крохой и мне было одиноко и страшно в тюрьме, куда меня передали, чтобы со мной ничего не случилось, я все-таки надеялась на то, что масса Госсетт заберет меня и разыщет матушку и всех остальных.

А теперь никто уже за мной не придет. Не представляю, где сейчас Джуно-Джейн, но она наверняка не знает, что с нами случилось. А если бы и знала, ничем нам не смогла бы помочь. Скорее всего, беда и до нее уже добралась.

— Да заткните уже этого полудурошного-о-о! — требует ирландский воришка. — Рот ему закройте, а не то я… я…

Усевшись рядом с мисси в темноте, я чувствую, как в животе все сжимается от нестерпимой вони.

— А ну цыц! Из-за тебя в еще большую беду попадем. Замолчи!

Я запрокидываю голову, приподнимаю пальцами кончик носа, чтобы уловить хоть глоточек ночного воздуха, и пытаюсь припомнить песню, которую пела та женщина с мальчиком у церкви в лесу. Слов я не знаю, только вполголоса вывожу мелодию, но в ушах звенит матушкин голос:

О, кто та Дева в наряде белом?

Войдите в воду.

То, верно, дети Израиля.

Господь вмиг воду сию возмутит…

Мисси сворачивается в клубочек и кладет голову мне на колени — точно так же она делала, когда мы были еще детьми, а я забиралась к ней в колыбельку, чтобы утешить ее посреди ночи. Она становилась ласковой лишь тогда, когда сильно пугалась и не хотела оставаться одна.

Я глажу ее по тонким волнистым волосам, закрываю глаза и напеваю себе под нос мелодию, пока и песня, и ночь не ускользают от меня…

Просыпаюсь я от собственного имени.

— Ханни! — зовет кто-то сиплым голосом. — Ханни!

Я резко сажусь. Прислушиваюсь. Мисси беспокойно ерзает, но потом снова разваливается у меня на коленях и засыпает. Ирландец тоже затих. Неужели голос мне почудился?

В окно сочится первый, слабый свет. Меня охватывает страх. Сколько нас тут продержат и что будет дальше? Страшно и подумать!

— Ханнибал! — снова зовет голос. И тут я его узнаю! Только один человек на всем свете мог меня так назвать. Но откуда ему тут взяться? Выходит, я и впрямь грежу наяву. Но все же я поднимаюсь с койки, хватаюсь за решетку руками, подтягиваю подбородок к окну, чтобы выглянуть наружу и узнать, что же это за сон такой.

Кто-то стоит в утреннем полумраке с веревкой в руках. К веревке привязан ослик, запряженный деревянной двухколесной повозкой.

— Гас Мак-Клатчи?! С корабля?

— А ну тихо! Не подымай шума! — шикает он на меня, вот только, кроме него, в моем сне нет больше ни души.

— У тебя для меня послание? Тебя Господь прислал?

— Сомневаюсь, все-таки религия — это не мое.