Голоса потерянных друзей

Не будет преувеличением сказать, что от обитателей огастинского кладбища я узнала об этом городе куда больше, чем от его здравствующих горожан. Чтобы отвлечься от переживаний, я приноровилась рассматривать склепы и мавзолеи. Судя по датам, захоронения были сделаны в период Гражданской войны, а некоторые — даже раньше. Сколько же людских судеб здесь таится! Женщины, похороненные рядом с собственными детьми и погибшие с ними в один день. Малыши, чья жизнь безвременно и трагично оборвалась. Целые семьи, члены которых погибли один за другим. Солдаты-конфедераты, на чьих могильных плитах выбиты буквы «КША». Ветераны обеих мировых войн, войны в Корее и Вьетнаме. А вот новых могил на кладбище нет. Самая свежая принадлежит Хэйзел Энни Берелл — «Любимой жене, матери и бабушке», почившей двенадцать лет тому назад, в тысяча девятьсот семьдесят пятом.

Кап-кап-кап.

Звонкое сопрано дождя на кухне сменяется альтом, а я все лежу в постели и думаю, что в такую погоду даже погулять не сходишь. Я заперта в этом скудно обставленном домике, где есть только самое необходимое — ровно половина из того, что обычно присутствует в жилье аспиранта. Другая часть вещей осталась у Кристофера, который в самый последний момент раздумал совершать марш-бросок через всю страну и менять Беркли на Луизиану. Впрочем, в нашем разрыве нельзя винить его одного. Это у меня были от него тайны, это я не рассказывала ему многих вещей до самой помолвки. Такое долгое молчание само по себе показательно.

И все-таки я тоскую по тем временам, когда мы планировали наш совместный побег. Но в то же время — не буду лукавить — после конца отношений, продлившихся целых четыре года, я не так уж и сильно скучаю по самому Кристоферу.

Судя по звукам, мой импровизированный каплесборник вот-вот переполнится, и я невольно отвлекаюсь от размышлений и вскакиваю с постели. Пора вылить воду из кастрюли. А потом я оденусь и пойду в город — поищу кого-нибудь, кто сможет подлатать крышу. Наверняка кто-то найдется.

Сквозь мутное от влаги окно кухни я различаю очертания человека, который идет по кладбищенской дороге недалеко от моего дома. Я подхожу ближе, провожу ладонью по запотевшему стеклу, чтобы было лучше видно. Человек ведет на поводке крупную собаку с рыжеватой шерстью. Внушительная фигура мужчины частично скрыта за черным зонтом.

На мгновение мне кажется, что это идет директор Певото, и внутри у меня все сжимается. На прошедшей неделе я была слишком уж частой — и не то чтобы желанной — гостьей его кабинета. «Ваши требования чересчур высоки, мисс Сильва, — говорил он мне. — А просьбы о закупке дополнительных материалов — и вовсе нелепы. Вы возлагаете на учеников ожидания, не имеющие с реальностью ничего общего». Он даже не стал помогать мне с восполнением пропавших экземпляров из комплекта «Скотного двора», который с каждым днем становился все меньше. Иногда книги исчезали по две штуки за раз, пока на руках у меня не осталось только пятнадцать копий. Преподавательница химии, чей кабинет находится как раз напротив моего, нашла одну из книг в лабораторном ящике, а еще одну я вытащила из мусорного ведра, стоявшего в коридоре. Мои ученики буквально разворовывали материалы, чтобы не пришлось ничего читать.

Изобретательно, ничего не скажешь, но только если бы речь не шла о грубом обращении с книгами, которое, как мне кажется, совершенно недопустимо, с какой стороны ни посмотри.

Посетитель кладбища и сам точно сошел со страниц какой-то книги, В своем длинном синем пальто и желтой шляпе он напоминает медвежонка Паддингтона. Мужчина прихрамывает, слегка подволакивая за собой ногу, — а значит, это точно не директор Певото. Остановившись у одной из могил, он нащупывает краешек стены склепа и, опустив зонтик, медленно наклоняется и целует камень.

Его щемящая, трогательная печаль задевает во мне какие-то чувствительные струны. На глаза наворачиваются слезы, я рассеянно притрагиваюсь к верхней губе и чувствую вкус дождевой воды, мха, влажного бетона, неуловимого времени. Кто же там похоронен? Возлюбленная? Ребенок? Брат или сестра? Давно почивший родитель или прадед?

Обязательно выясню, когда он уйдет. Схожу к той могиле и посмотрю.

Я отхожу от окна, оставляя незнакомца наедине с его чувствами, опустошаю кастрюлю, ем, одеваюсь, снова выливаю то, что накапало за это время, — на всякий случай. Потом собираюсь в город: беру ключи, сумочку и дождевик.

От сырости входная дверь вспухла, и захлопнуть ее за собой оказывается не так-то просто. Старинный замок сегодня особенно капризен.

— Да чтоб тебя… Ну давай же… давай…

Когда я наконец отворачиваюсь от двери, застаю незнакомца с собакой на середине тропы, ведущей к моему дому. Он шагает к покосившимся бетонным ступенькам, прячась под зонтом от сильного ветра. У лестницы он останавливается и нащупывает перила, а я вдруг замечаю, что на золотистом ретривере вовсе не поводок с ошейником, а снаряжение — шлейка и ручка. Это служебная собака.

Поводырь и его хозяин легко поднимаются по ступенькам, а смуглая рука незнакомца проворно скользит по перилам.