Голоса потерянных друзей

Следы выводят меня на дорогу. Двое людей шли здесь до меня куда-то пешком. Они были в обуви. Большие следы не прерываются, а маленькие то появляются на дороге, то исчезают, а значит, путники никуда не спешили. Сама не знаю почему, но меня это утешает. Впрочем, вскоре следы сворачивают с дороги и уходят вбок, а после поднимаются на соседний пригорок. Я смотрю на них и гадаю, последовать ли за ними или держаться дороги. Пока я размышляю, надо мной сгущаются тучи, а в лицо начинает задувать холодный ветер. Скоро будет гроза. Надо срочно найти убежище, чтобы переждать непогоду, — вот что сейчас самое главное.

Пес возвращается. Кролика он не поймал, зато притащил белку и хочет отдать ее мне.

— Славный пес, — говорю я ему и, быстро выпотрошив зверька при помощи старого топорика, вешаю мясо на седло. — Поедим позже. Если увидишь еще, хватай.

Он улыбается, как умеют только собаки, поводит из стороны в сторону облезлым хвостом и припускает по следам прошедших здесь людей. Я тоже трогаюсь с места.

Следы ведут на пригорок, а потом снова под гору, через мелкий ручеек, у которого лошади останавливаются, чтобы попить. Вскоре начинают встречаться и другие следы — они расходятся чуть ли не во все стороны: следы людей, лошадей, мулов. Чем больше их на земле, тем отчетливее становится тропа, ведущая через лес. Люди ходят этим путем не первый день. Причем передвигаются или на своих двоих, или верхом на лошади (иногда на муле), а повозки тут не ездят.

Мы с псом, серым конем и Искоркой добавляем наших следов к тем, что оставили до нас. Но стоит нам только выбраться на протоптанную тропу, как начинается дождь. Льет, словно из ведра, точнее — из нескольких. Я мгновенно промокаю до нитки, а со шляпы стекают целые ручьи. Пес и лошади поджимают хвосты и выгибают спины, чтобы защититься от влаги. Я опускаю голову, не желая сдаваться стихии, и думаю о том, что от ливня все-таки есть прок: он по меньшей мере уменьшит вонь, исходящую от меня, лошадей, седел и мисси с Джуно-Джейн.

Дождь идет сплошной стеной, и ничего не видно дальше пяти футов. Тропа превращается в месиво. Ноги скользят. Лошади тоже едва переставляют ноги. Старушка Искорка спотыкается и снова припадает на колени. Но дождь до того ее злит, что она тут же вскакивает.

Мы начинаем подъем на очередной пригорок, а прямо на нас изливаются уже целые потоки воды. Вода затекает мне в ботинки, и мозоли начинают болеть еще сильнее, а потом от холода я просто перестаю чувствовать ноги. Меня так трясет, что, кажется, кости вот-вот переломятся.

Джуно-Джейн стонет — протяжно и так громко, что ее слышно даже за шумом дождя. Пес тоже улавливает этот звук и взволнованно кружит рядом, а потом опять спешит вперед. Меня же дождь до того ослепляет, что я налетаю на него, спотыкаюсь и падаю, перепачкав ладони размокшей грязью.

Пес взвизгивает, выныривает из-под меня и бросается наутек. Только поднявшись на ноги и выловив шляпу из лужи, я понимаю, куда он удрал, — к виднеющемуся впереди домику, к маленькой старой хибарке с низкой крышей, притаившейся среди деревьев. Построена она из кипариса, проложенного соломой и дерном, и тропа ведет прямиком ко входу в жилище. Я замечаю еще с полудюжины других тропинок, которые разбегаются в разные стороны.

Я поднимаюсь на крыльцо вместе с собакой, зову хозяев, но никто не отзывается. Затем я подвожу поближе лошадей, чтобы они могли спрятать от непогоды хотя бы голову. Но стоит мне только распахнуть дверь, как я понимаю, что это за дом. Такие хибары среди болот и дремучих лесов строили рабы. Здесь хозяева не могли их найти. По воскресеньям, когда не надо было идти с утра в поле, они тайком приходили сюда — кто по одному, кто по двое. Встречались, чтобы послушать проповеди, попеть да помолиться. Они собирались там, где их никто не услышит, где ни хозяева, ни надсмотрщики не смогут помешать их мольбам о свободе и скорейшем избавлении.

Здесь, в лесной чаще, цветной человек мог свободно читать Библию, если был обучен грамоте, а если нет — слушать, как читают другие, а не внимать бесконечным проповедям о том, что Господь отдал их хозяевам, которых надо беспрекословно слушаться.

Я возношу благодарственные молитвы за этот приют, и, пока расхаживаю от стены к стене, пес следует за мной по пятам. За нами на устланном соломой полу остаются грязные и мокрые следы, но что поделать! Едва ли кто-нибудь — Бог или человек — вменит нам это в вину.

Внутри аккуратными рядами стоят деревянные скамейки. Посреди возвышается алтарь, сооруженный из четырех старых дверей, которые, видимо, еще до войны стояли в хозяйском доме. За кафедрой проповедника возвышаются кресла, обитые бархатом. На столике для причастия — симпатичный хрустальный графин и четыре фарфоровых блюдца, принесенных, должно быть, из хозяйского дома, когда белые бежали, скрываясь от янки.

За алтарем виднеется высокое окно с фигурным стеклом, сквозь которое пробивается слабый свет. Остальные окна в доме занавешены клеенкой. В задней части комнаты стены заклеены газетой — наверное, чтобы не так сильно дуло из щелей.