Голоса потерянных друзей

— Книга останется со мной. Но пообещай, что, когда вернешься в Госвуд-Гроув, поможешь Тати, Джейсону, Джону и остальным издольщикам добиться правды, чтобы договор был соблюден! По нему через десять лет исправной работы издольщику полагается земля, мул и инструменты. Ты же поможешь мне в этом, а, Джуно-Джейн? Знаю, нас с тобой друзьями не назовешь, и все же поклянись, что поможешь.　

Она тянется к поводьям и кладет ладонь на мою. Кожа у нее бледная и гладкая по сравнению с моей, покрытой мозолями от лопат и плуга и исчерченной царапинами от острых, сухих веточек хлопка. Руки мои изуродованы работой, но я нисколько этого не стыжусь. Шрамы свои я заработала тяжким трудом.　

— А по-моему, мы друзья, Ханни, — говорит она.　

Я киваю, и в горле встает ком:　

— Вообще-то мне тоже так иногда кажется.　

Мы уже успели порядком отстать, поэтому я подгоняю лошадей.　

Наш путь идет через лощину, к пологому, вытянутому холму. Дорога это нелегкая, и меня начинают беспокоить наши лошади. Они устали и промокли, шеи у них взмылены от натуги — не так-то просто шагать по грязи. То и дело они отгоняют хвостами мух, роящихся в неподвижном воздухе. Впереди одна из упряжек тщетно пытается подняться в гору, без конца оскальзываясь на грязи. Лошади делают несколько шагов вперед и съезжают. Повозка кренится назад и, кажется, вот-вот упадет. Я отвожу своих лошадей в сторону — на всякий случай.　

И тут я вижу, что мисси умудрилась выпасть из повозки и теперь сидит на пятой точке и с невинным видом срывает желтые цветочки. Я даже вскрикнуть не успеваю, прежде чем бочка с сорго срывается с покосившейся повозки и катится вниз по склону, взметая россыпи белых камней, грязи, травы и соломы.　

Она проносится всего футах в десяти от мисси, но та лишь глядит на нее и вскидывает руки, точно надеясь поймать несущуюся на нее злосчастную бочку.　

— А ну уйди оттуда! — кричу я, а Джуно-Джейн мигом спрыгивает с повозки и бежит в своих не по размеру огромных туфлях, перескакивая через камни и пучки травы — проворно, точно олененок. Вырвав из рук мисси букет, она поднимает ее на ноги и, обругав по-французски, уводит подальше от повозок с грузами.　

В такие минуты я уже не думаю, что сознание мисси не совсем ее покинуло, что оно временами возвращается и она понимает все, что мы ей говорим, но просто не отвечает. Наоборот, мне кажется, будто оно ушло навсегда — что яд, а может, удар по голове или еще какое-то злодеяние, которому она подверглась в руках тех негодяев, сломали в ней что-то и это уже не починишь.　

Слыша, как Джуно-Джейн осыпает ее бранью, я думаю: «Если бы в этом большом, пышном теле мисси Лавинии сохранилась бы хоть крупица духа, она бы непременно дала сдачи и всыпала своей сестренке по первое число. Совсем как ее мамаша».　

Не хочу и думать, что сделает хозяйка с мисси Лавинией, когда та вернется домой. Наверное, отправит коротать век в сумасшедший дом. А там уж здравомыслие к ней точно не вернется. Она же еще совсем юная: ей всего шестнадцать! Подумать только, провести всю жизнь в таком месте!　

Я размышляю об этом всю дорогу до Мейнардвила, который, как оказывается, состоит всего из нескольких магазинчиков, кузницы, мастерской, где чинят повозки, тюрьмы, двух салонов, нескольких домиков и церквей. Мы с Джуно-Джейн собираемся выехать в Мэйсон, чтобы разузнать о массе. Верхом, если скакать во весь опор, это всего день пути, ну а пешком — намного дольше. Вот только Пенберти отказывается выдавать нам жалованье и не отпускает. Говорит, что идти на своих двоих чересчур опасно, и обещает, что отыщет другой способ.　

К утру становится ясно, что ни в какой Мэйсон мы не поедем. Люди рассказали Пенберти, что солдаты схватили человека, разъезжавшего на краденой армейской лошади, и упрятали его в форт Маккаветт — там его держат и по сей день, но ему до того худо, что его даже повесить не могут.　

Пенберти договаривается с почтарем о том, что тот подвезет нас до форта — он всего в двадцати милях от Мейнардвила, и ехать надо сперва на юг, а потом на запад. Хозяин расстается с нами радушно и выполняет все свои обязательства: платит мне ровно столько, сколько и обещал, даже не вычтя ни цента за залог, который пришлось уплатить в тюрьме Форт-Уэрта, чтобы меня отпустили. Напоследок он просит нас не якшаться со всяким сбродом:　

— Многие в юности падки на обещания богатства да сладкой жизни. Спрячьте-ка жалованье подальше.　

Гаса Мак-Клатчи он нанимает на еще один перегон, и нам приходится расстаться.　

Мы прощаемся со всем караваном. Сложнее всего расстаться с Гасом. Он стал мне другом. Настоящим, верным другом.　

— Я бы поехал с тобой, — говорит он, когда мы уже готовы тронуться в путь. — Хотелось бы мне поглядеть на форт! А может, даже наняться к солдатам и помогать им с разведкой. Но я должен раздобыть себе лошадь и доехать туда, где по улицам бродит ничейный скот! Еще одна поездка до Форт-Уэрта — и мне хватит денег на упряжь и скакуна, а уж после я начну сколачивать свое состояние! Собирать свое стадо!