Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

Уцелевшие 4 сборника — даже не половина, а меньшая часть стихов, написанных ею. Сама В. А., несмотря на постоянную болезненность, не заботилась о своем наследстве, а дочери не уделили внимания трудам своей матери.

Помню первую книгу стихов В. А. (рукописную, конечно) «Анемоны». Ей было тогда лет 20. Стихи еще бледны, тема — умирание. Помню любимую ею тогда открытку Котарбинского^[246] «Анемоны», откуда и заимствовано название. На цветущем анемонами лугу, лицом в землю лежит молодая женщина. Поза отчаяния, но сколько лирической прелести в линиях гибкой фигуры, в безнадежном порыве вырваться из гнетущих уз.

Сборники стихов ее менялись, перестраивались, названия их перекочевывали. Помню «Музыку земли», «Тополиную бухту», последний сборник «Вахту», сб[орник] «Оттрепетали барабаны».

Но и уцелевшие сборники дают совсем неплохой материал для суждения о творчестве В. Мониной. Один из ранних, самый последний, два средних — они достаточно показательны для наблюдения за ее художественным развитием, ее творческим самосознанием. В. А. выросла на отталкивании от символизма. Многозначительность, отвлеченность, выспренняя философичность символистов не попадали, по ее мнению, в цель поэзии. Живой поэтической конкретности слова — вот чего искала она. По этому пути шел акмеизм, но В. А. петербургский стиль казался прилизанным, нарочитым.

«Многозвонность Бальмонта меня оглушила, ошеломила, — говорила она. — Акмеизм надменен». В период общего увлечения школами и школками, игры в самоопределения, доходящий до плачевных «ничевоков»^[247], она иронизировала над всеми перегородками, считая их ненужными. Лермонтов, Блок, Пастернак, а впоследствии отчасти Бобров — вот имена любимых поэтов на разных этапах ее жизни. Были временные увлечения — Ахматова, Лозинский. О его книге «Одиночество»^[248] В. А. делала доклад в кружке Сакулина^[249], увлекая за собою слушателей. Было тяготенье к французским лирикам.

Название 2-го сборника «В центре фуг» — перефразированное «Центрифуга»^[250]. Так, вероятно, называлось временное объединение таких разнородных поэтов, как Аксёнов, Пастернак, Бобров. Ни один поэт в своем развитии не может не подвергаться чужим влияниям, и В. А. не избежала их. Пронзительная заостренность Андрея Белого, манера письма швырянием цветных пятен Пастернака, отдаленно — прием Маяковского — раздвигать плечом окружающую среду — находили отзвук в ее творчестве. Приходится говорить и о значении для нее Сергея Боброва, раз она сама неоднократно упоминала об этом. Стихотворение «Мастер» — одно из лучших во 2-м сборнике. Но что же мы видим? От первоначального ямбического четверостишия и симметричной рифмы В. А. перешла к астрофичной бобровской судороге, к игре в нарушение правил. Дал ли Бобров большее, чем манерность? В последнем сборнике эти черты отпали, как ненужное.

В 1-м сборнике «Музыка земли» — юный девический опыт грусти:

«Ворожи, ворожи мне, земля,
О небывшем моем торжестве».
«Но странно мне, что долг единый мой,
Наверно, никогда я не свершу,
И станет вдруг театром и тюрьмой
Та мысль, которой я еще дышу».

Так говорится о долге — любви. «Грусть — моя стихия», — говорила В. А. Не стоит оспаривать тех, кто считает грусть чувством упадочным. Грусть В. А. была гибкой, текучей, полной любования земной прелестью, лирическим выходом из грубой реальности. Подкупает интонация чистой горечи ее «Песни».

«Не плачь, не ревнуй, о, мой милый!»

Во 2-м сборнике отмечу 3 стихотворения: «Ленин», «Мастер», «Как в арфе Африки». Хороши также «Заклинанье», «Пеллерэн», «Финал автобиографии».

3-й сборник «Сверчок и месяц» — лучший по количеству хороших стихов, по художественной найденности. Здесь можно отметить 10–12 вещей, достигающих того неуловимого и несомненного, что называется поэзией. Хотя в целом стихи этого сборника неравноценны, и действенны в них порой лишь отдельные строчки.

Если говорить об обратной стороне медали, то окажется — стихи комнатной барышни, чье искусство — искусственность, да и то условная. Порой читаешь, досадуя.

«Сквозь темный марш ольховых концертантов» — пробьется ль, наконец, живая правда наблюдения? Выпрямится ли путаная словесность? Кажется, что у автора нет представления о большом и сильном.

«Море — огромное окно». Довольно скромно для моря — быть в размер окна. Или еще:

«Море? Оно тихое, омывает ладонь.

Бухта — в горсть».

Дождь идет. Его красоты, хотя и упоминается «неистовство жизни», — серьги, колечки, бусинки.

О поле говорится:

«Балалаечка вечерних трав».

В те времена принято было уделять преувеличенное внимание себе. В. А. не избегла этого.

«Проходишь, как луч озабоченная».

«Уходишь и плачешь, босая жар-птица».

Помимо самолюбования, тут увлечение капризом, своеволием. Кокетливо звучит:

«Гори — не гори. Не гори!»