«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Этот фрагмент может быть предъявлен как еще один пример так называемого дискурса поколенческой печали, который я пытался проанализировать в сравнительно недавней публикации^[51]. В ней содержится целый ряд крестьянских высказываний, характеризующих состояние того удручающего безвременья, которое установилось после того, как по сельской России с ударным напором прокатилась и довольно быстро улеглась волна аграрного реформирования. Она оставила после себя не совсем привычный, заметно разграфленный пейзаж – островки вызывающего, жирного, демонстративно-пышного цветения и зоны угнетенной бытийной серости и социальной оцепенелости. На этом фоне светлым пятном стало появление в станице филиала похоронной конторы. Рассказывая об этом, Люба сардонически усмехнулась: «Умирать удобно стало…» Вероятно, суть наступившего безвременья – это когда люди биологически живы, даже по-своему активны, но истинного времени нет. Ведь подлинное «время есть только там, где есть новое»^[52]. В рассказе Любы некая новизна вроде бы просматривается. Но какого рода эта «новизна»? Вслушиваясь в нарратив, можно почувствовать, что она, старательно перебирая феномены негативной станичной «новизны» («сократилась численность», «безработных очень много стало», «не нужно стало людей», «люди на сторону уезжают», «люди стали замкнутые», «раньше жили общей жизнью, все знали друг о друге, а сейчас даже про зарплату молчат»), тотчас дискурсивно полагает все это – в силу непросматриваемости иных, хоть немного обнадеживающих обстоятельств, – остановившимся, затвердевшим, чуть ли не пожизненным. Новые навесы, рынок, похоронная контора и маршрутка в райцентр здесь, что называется, не в счет, так как все это не новизна, а предчувствуемая, как правило, казенная программа. Дискурс окончательной закругленности жизни как-то странно напоминает о циклическом характере крестьянского бытия, о его привычных повторах. Подлинное же время обретается в появлении небывалого. Скачки разрывают круговые траектории. И в дискурсах крестьянских «отцов» мы могли расслышать потрясенность от коллективизационного перелома, который мигом внес небывалые жизненные порядки, так обрадовавшие крестьянскую бедноту («В колхоз наши не хотели, а потом оказалось-то хорошо! Потом оказалось так: в колхозе кормить стали, варить стали…»). Поэтому органически свойственный крестьянскому сознанию дискурс хозяйской инвентаризации ближайшего мира оборачивается в поколении «детей» дискурсом его равнодушного замораживания, его остановки и даже небрежения им. И в этом смысле Люба весьма наблюдательна: «…люди стали замкнутые, сидят по домам, свое хозяйство в основном нянчат. У народа сейчас одна мечта – выпить и забыться…»