«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Мы кролов водили последнее время. Ну, кролов, кроликов пуховых. И вот я работала день и ночь. Пряла, вязала, продавала. Продавали где? Да тут. Бегали – на базар не давали отвезти. Я не знала ни цену, ничего. Лишь скажуть, и все. 25 рублей, а по двести грамм в косынке. Косынки вязала, ну, и платки вязала. И вот этим вот. Вот такой труд был. Все сами вязала. Сама, сама. А как же? Сама вязала, и пряла, и щипала. А внук хорошо кормил. Хорошо – пуху много было, хороший пух. И я как стандарт взяла. Вьюшку напряду – нитков сколько, знаю, и вес пуха знаю. И у меня все одинаковые косынки. И вот уж сколько лет, как он заболел. Он тоже болел. Как заболел он у меня, хозяин-то, мы их перевели, кролов-то. Ну, пух, правда, был. я работала. И у всех косынки целы. А на базаре купять, с месяц поносять, и у них – марлечки, вон. Да они лишь ниточку-то обвяжут и все. (Вынимает косынки.) Я и на машинах научилась, и скрозь научилась. Вот гляди, какая она у меня. (Показывает косынку.) Она еще не распушилась. Когда она выбьется, тогда носють и какая-то страсть! И распушится. Там она еще не начинала пушиться – будет ужас! Сколько времени вяжу одну косынку? Да если поверишь – скажу правду. Вот, когда я напрядаю. Вот, у меня стандарт, – вот прялка у меня и вьюшка. Я как полную напрядаю, как раз косынка. И напрядаю две вьюшки, навариваю щей, готовлю, что обедать. И сажусь. За неделю две. А сколько платок – я не считала. Я тоже. Я быстро вязала. Не знаю сколько. А племяннице вязала платок-то, как одеяло. Да этими, жучками. Ну, платок-то, я не знаю. Ну, вот сейчас она в Одессе живеть. Тоже, заехали (с иронией). Это ведь нитка-то – сороковка (показывает платок), а толщина-то. И когда он вылезеть. У меня, вон, валяется первая косынка. Сделала тонковату, и взяла по ней прошла, по этой нитке еще прошла, и вывязала. Так я ее и на себе носила и расстилала, а сейчас подпоясываюсь. А она нигде не выбилась. А только лишь начинали. Я забыла, в каком году? Да, наверно, в 1960-м начинали водить-то кролов. Да вот, я же говорю, я не знаю, чего такое, что не умею-то. Я же работала на машинах, и тогда мне некогда было. А когда бросила все, тогда вязала. Ну вот, я вязала. Я больше косынок продала в хуторе. Придуть, закажуть, и, пожалуйста, сразу вывяжу. А в последнее время только двадцать пять рублей брала. (Смеется.) Кому так. У его родных у всех. И платили там по двадцать рублей, по двадцать пять. И за так вязала. У всех есть косынки, платки. Вот у одной – шестеро дочерей. Ну, она как? – свои были. Потом, значит, как они сделали: у ней двое детей было, она вышла замуж – и у него двое детей. У него жена померла. И у них двойня родилась. И всего шестеро. И выдавали замуж – всем огромные платки. Вот как дарили! Платье – само собой, и платками дарила. И все у нас есть. И платки и все. А сестре родной – это в Березовской – я четыре платка подарила. Они тоже кролов водили, кормили тогда. А сама говорит: «Ой, да чего же их дюже кормить?!» Ну, и хозяина моего сбивала с пути: он так и так кормит. Так что же? Я понавязала ей четыре платка: два серых, два белых – из своего пуха. А она тоже водила. Это, значить, хозяин у меня все-таки сбился. Сократил. Неделю что ль, две ли? Кормил меньше этих, кролов-то. Так что там! И щипать нечего. Я же знаю, сколько времени я щипала. Знаю, когда щипать какого крола. И все. Пошла – там ничего. Я говорю: «Труша, корми как кормил. Ничего, я говорю, не получается…» Так я в зиму. Они же щипятся до голого тела. Мы зимовали и шестьдесят кролов оставили зимовать. Так я их через день щипала и весь, с этих шестидесяти, весь пух собрала. И ванная у нас – вот, купаться, здоровая, – я ее полную наклала. Вот! И все я повязала для людей. Я не считала, что я много пуха. чего ли. И все довольны. Вот – все! А первую косынку вывязала, и купила у меня крестница. И говорила: «Ой, крестная! Уж ты не бережешь пух-то!» Значить, это она мне ума дала. Так я и буду делать. Я знала, сколько потратила я, и какой размер у меня. И они все одинаковые. Вот так вот я и работала. И вот и все. И почти вот уж восемьдесят, а жить, видишь, как пришлось! Ну, вот тут упала я. А так?.. Ну, так в еде, что ли, дело?! У меня ничего не болить. Уж третий год, как я упала. Руку ломала вот, эту вот, и ногу разбила. Ну, тут другое дело, должно быть. Совсем другое помешало мне, я думаю. У меня хозяин в думках от людей помер. Ну, и мне так сказали. Ну, от людей. Загубили люди. Ну, сглазили. Так раньше же губили по-всякому, – колдуны-то. Да, да, да! Сама призналась, которая погубила. Замолила. Она-то, видишь, как, замолила. И живая, и живу тут. А терпеть надо. Терплю. Ну да, мужа моего сглазила! Десять лет болел! Ни разу не назвал, где больно. И не охнул! Лежал вот – болел. Она призналась. Но это рассказ большой, как она призналась. Она пришла и стоить у ворот. Я ее гоню. Она стоить. Я ее гоню, она стоить. А потом села на наши дрова. Я говорю: «Иди отсель!» Она долго сидела. Потом говорит: «Ах! Дура ты!» Я говорю: «Да, я дура, в своей хате живу, а ты, – я говорю, – пришелец!» Она мне ответила: «Замолила одного, согнула. И тебя замолю – согнеть!» А уж мой хозяин-то болел. Так было. У меня все переживаеть. Я пережила. Она живая. А хозяина-то – нет! Ну вот, и мне сделалось так и все. У меня ничего не болить. Я и ем хорошо, и все. А вот выпрямиться мне трудно. Гнеть и гнеть. Вот, ежели я выпрямлюсь, несколько шагов сделаю, – опять постепенно гнеть. Я тогда не выпрямлюсь. А болеть – не болить. У хозяина ничего не сознавали врачи. Попала я в больницу по давлению и говорю: «Лечите мне спину». А она, врачиха, и так скажет лечить, и так. Да и растирания были. Потом глядела, глядела на мою-то на спину и говорит: «Твоей спине ничего не надо». А я вот не могу – от спины гнеть меня. Ну вот и все. Ну, живу. Ну, вот, остались. (Ирина Ситкина имеет в виду платки. – В.В.). Я говорю: «Ну чего же я их продавать буду?! Все, может, кто воды принесеть!..» Как доживать?.. Куды, чего?.. Ой! Да, не знай чего!.. А ведь время подходить к смерти. Ужас чего! Может, начать хозяина искать себе? (С иронией.) А я вот платки себе вяжу. Ой, ой, ой! (Вздыхает.) И шью сама, и все. Не училась ничего. У совхоза, колхоза крошки не взяла. А про людей и говорить нечего – как к людям попадаеть все? Крадуть да ворують. А у нас – ничего. И так оно у нас. И денег мало получали мы. Деньги всегда были. И все, и все у нас есть. Не так, конечно, как в людях. Но такие трудные годы были. Но главное мы себе приготовили: и жили, и к смерти все. А в людях – нет, и схоронить не в чем. У многих, конечно. Ну, у нас – не знай как? И не отставали от людей в гульбе, и пьяные не напились ни разу.